просил голос. Но как же мне опротивело это слово! От него никакого толка… Оно не спасает, не помогает, это пустое слово, и оно не заставит меня вернуться туда, где у меня нет белых крыльев, туда, где ко мне прикасается тот, кого я не хочу, туда, где у меня нет выбора и я никому не нужна.
А здесь я могла летать, могла вернуться к отцу, могла посмотреть на сестру – изменилась ли она? Уж выросла – это точно. Голос звал, но крылья… я не могла отказаться от них…
– Маргус, нет, – ответила я голосу, и полетела дальше, еще дальше.
Я приближалась к горячим солнечным лучам, которые не обжигали меня, а баюкали, но голос снова позвал – глухой, едва различимый, и вдруг я расслышала одно слово:
– Мамочка!
Самое важное слово, которое только может услышать мать.
И я вспомнила. И полетела обратно.
И поняла, что у меня крыльев нет, но… И не надо!
– Стэнли, – я открыла глаза и через минутное помутнение увидела над собой склонившегося ребенка.
Живой, ресницы длинные, следы от побоев еще остались, но уже не были такими пугающими. И главное – мой мальчик гладил меня по лицу, а значит, с руками у него все хорошо. Хотела и я погладить его по темноволосой макушке, но мои руки не поднимались, а все тело откликнулось болью, невольно вызвавшей стон.
– Мамочка, тебе лучше пока не двигаться, – сказал Стэнли.
– Хорошо, – улыбнулась поучительному тону.
– Те подонки тебя сильно избили! – голубые глаза сына потемнели до синих. – Но ничего, они больше никого не обидят!
Мне не было жаль тех легал. Не было жаль мужчин, которые избивали ребенка, которые избивали меня.
– Где мы?
– Выпей, – сын приподнял мою голову и заставил сделать глоток чего-то приятно-карамельного, напомнившего мне конфетное детство. – Это тебе поможет.
Я послушно осушила чашку и откинулась на подушках. Повернув голову, увидела незнакомую комнату, взиравшую на меня огромным окном, впускающим через стекла сумерки, зеркалом со старинного трюмо и рыже-языкастым камином. На полу лежал пушистый темно-синий ковер, на нем стояла вместительная кровать, где лежала я, и стояло кресло, в котором сидел Стэнли. Мой Стэнли – живой…
– Мы у папы, – сын погладил мою руку, лежавшую поверх теплого одеяла и невесомо, словно опасаясь, что причинит новую боль, поцеловал ее.
– Он… – слова давались тяжело, взамен они воровали дыхание и сжимали внутренности калеными тисками, но сын меня понял.
– Он хорошо со мной обращается, не волнуйся, пожалуйста.
– Ладно, – улыбнулась.
Если мальчику здесь хорошо, я выдержу даже это.
– И с тобой он тоже будет хорошо обращаться, – пообещал сын.
Я опять улыбнулась и постаралась, чтобы он мне поверил.
– Отдыхай, – оглянувшись на закрытую дверь, сказал Стэнли. – Поспи, теперь
