тучи, и на нас обрушилась летняя гроза. С мокрыми волосами Леонора была еще прелестнее и намного чувственнее персонажей эротических фотографий моего покойного друга Жана-Франсуа Жонвеля[53].
– Какая у вас группа крови, мадемуазель?
– 0+, а что?
– У меня та же. Вы секвенировали свою ДНК? Заморозили яйцеклетку? Что думаете о личном банке стволовых клеток? Имеете что-нибудь против идеи загрузки сознания?[54] Верите в возможность саморегенерации красных кровяных телец? Пойдете за меня замуж?
На этом месте она решила, что я псих, выказав немалую прозорливость. Роми пригласила Леонору к нам в номер, чтобы высушить волосы. Потом мы смотрели очередные серии «Черного зеркала»[55] и доедали меренги, а когда Роми уснула, переключились на CNN и узнали, что на пятьдесят третьем году жизни скончался Джордж Майкл[56]. Зазвучала Don’t Let the Sun Go Down on Me[57] в исполнении Джорджа Майкла и Элтона Джона. Когда певец, сын греческих иммигрантов (его настоящее имя Йоргос Кириакос Панайоту), запел: All my pictures seem to fade to black and white…[58] – из моего правого глаза выкатилась слеза, и Леонора увидела, как она скользит к бороде. Я эгоистично оплакивал свою конечность[59], а она сочла меня чувствительным, смутилась и сказала:
– Ну ладно, была счастлива познакомиться, все чудесно, но уже поздно, думаю, пора дать вам отдых…
…Я не дал ей «дать мне отдых».
Иногда моя робость оборачивается твердостью. Я заправил локон за левое ухо Леоноры, одновременно поймав ее запястье, медленно прижался к нему щекой, посмотрел в глаза, коснулся губами рта, задержал дыхание и поцеловал самым настоящим «поцелуем душ»[60]. На этом все могло и закончиться, стоило ей отклониться. Засомневайся она, я бы и не подумал настаивать. Но Леонора ответила, да еще прихватила мою губу зубками, как свою. Мы «хором» вздохнули – наверное, от облегчения: «мокрый» поцелуй не оказался смешным. Мои руки скользнули под ткань, одна легла на грудь, другая задержалась чуть ниже, на разгоряченном животе. Притяжение было взаимным и очень сильным. Мне досталась новая женщина. Я снял с нее футболку, расстегнул ширинку, и обошлось без досадных инцидентов, которые способны испортить любую сказку: майка не зацепилась за нос или уши, трусики не застряли, молния не поцарапала нежную кожу. Наши движения были плавными и безупречными, как в эротическом сне с ночной поллюцией. Думаю, мое нетерпение удивило Леонору – она ведь не знала, что я веками мечтал ее обрюхатить. Нас больше ничто не разделяло, даже презерватив. Я любил Леонору и как будто дышал свежим грозовым воздухом франкоязычной Швейцарии. Мы занимались любовью в положении «смирно». Она прошептала мне на ухо:
– Да ты просто алькóвный лев…
Я решил не признаваться, что она – первая за два года, не хотел разочаровывать. Леонора приняла мой напор за привычку, ее наслаждение усилило мое, и мы разрядились одновременно. Оказалось, что Леонора любит покричать, и мне пришлось то и дело зажимать ей
«Все мои картины становятся черно-белыми…»
Конечность жизни, смертность.
