он видел цветными не только ноты, но и разные буквы. И что латинские для него были ярче. Рома сразу нашёл это в интернете, Набоков писал об этом в повести о своём детстве.
И! Ничего не сошлось. Ни одна буква! У Набокова свой цвет, у меня свой. Я даже расстроился. То есть мои цвета – это только моё, мне совершенно не с кем поделиться, понимаете? Никто этого не видит, у всех по-другому!
Только одна буква, несчастная буква «Г», у Набокова она «каучуковая».
– Что это?
– Каучук? Это такое вещество, из него резину делают. Я себе представляю, что каучуковое – это как из автомобильной шины.
– Да, у меня тоже «Г» чёрное, – согласился я. – И тоже такое, резиновое.
…Рома занимался со мной два года, и мы с ним говорили. Говорили! И на моём дне рожденья, когда мне девять лет исполнилось, у меня впервые был самый настоящий гость – Рома.
А потом случилось совершенно непонятное: он женился. Рома! И у него родились сразу две дочки. У Ромы! Разве он такой взрослый?.. Хотя, как сказала бабушка, ему уже двадцать лет. А я и не знал.
И, конечно, у него совершенно не осталось времени на меня. Я понимаю.
Я слушаю Шёнберга. Про него рассказал мне Рома.
– Лёвка, надень наушники хотя бы! Неужели тебе это нравится?
Никому не нравится мой Шёнберг. Конечно, эта музыка не такая мелодичная, как, например, Шуберт или Шопен, и устроена она совсем по другому принципу. Шёнберг сначала был «нормальный» композитор, очень хороший, красивую музыку писал: бабушке ранний Шёнберг нравится. Но ему было этого мало – сочинять музыку по старым законам. И он изобрёл свою систему и назвал её «додекафония». Смысл в том, что нужно использовать все двенадцать нот, со всеми диезами-бемолями, и ни одна нота не может прозвучать раньше, чем пройдут остальные одиннадцать.
Он основал целую школу. Конечно, не многим такая музыка понравилась; но у Шёнберга нашлись последователи.
– Лёва, ну что в этом красивого? Какофония какая-то!
– Не какофония, а додекафония, – объясняю я.
Хотя это объяснить невозможно. Я слышу в этом красоту и гармонию, когда используется весь спектр, все цвета поровну. Кажется, что этот мир безупречен – и он сияет. Как солнце, в котором тоже есть все цвета.
Я надеваю наушники и закрываю глаза. И проваливаюсь в мир звука и цвета.
Большинство людей считает, что Шёнберг – «ненормальная музыка». Но есть те, кто любит, не только я.
– Эй, Иноземец! – кричит Комлев. – Иди побей этих девочек! Они тебя обзывают!
Я смотрю, как у Комлева двигается рот. Он всё время облизывает губы и становится похож на какое-то животное. Пока не пойму на кого.
– Иноземец! Не слышишь, что ли! Они тебя обзывают! Побей их!
– Ты знаешь, сколько метров Марианская впадина? – спрашиваю я его.
– Чего?
– Марианская впадина. Одиннадцать тысяч двадцать два метра! Если опускаться под воду со скоростью метр в секунду, то знаешь, сколько
