сестра. Мне ли не знать ваших порядков. Это касается только умерших от заразных хворей.
Лючия покачала головой.
– Таково распоряжение городского совета.
– Плевал я на совет.
Монахиня помолчала. Потом нерешительно коснулась пальцами склоненной головы тетивщика.
– Джузеппе… Ты должен оставить Алессе право на то, чтоб к ее могиле относились с почтением. Это несправедливо по отношению к тебе, я понимаю. Но тебе не следует хоронить ее самому.
– Позвольте хотя бы прийти на отпевание.
– Нет, – мягко отсекла сестра Лючия, – ты же все понимаешь… Не упорствуй.
Пеппо вздрогнул, как от холода, и отвернулся. Да, он понимал, но до сих пор не собирался об этом задумываться. Он долго молчал, а затем снял с шеи кошелек и протянул монахине.
– Вот. Оденьте, как подобает, сестра. Мама любила синий цвет… и бисер.
Монахиня почти нерешительно взяла кошель, а тетивщик вдруг удержал ее за руку:
– Сестра, а мама ничего не говорила перед тем, как… Словом, ничего не просила мне передать?
Монахиня помолчала, снова застучали костяные бусины. А потом спокойно и твердо ответила:
– Нет, Пеппо. Алесса умерла во сне. Очень тихо.
…Несмотря на мягкие увещевания монахини, Пеппо долго не мог покинуть келью матери. Он молча сидел у узкой койки, держа в ладонях холодную руку, машинально ощупывая огрубевшие кончики пальцев и безуспешно пытаясь уловить у запястья дробный молоточек жизни. Но за узким окном стемнело, и оставаться в госпитале было нельзя.
Выйдя из скрипучих дверей, Пеппо тяжело опустился на ступеньки. Надо возвращаться. Эта мысль была столь же пустой и бесцветной, как и мысль о том, что Винченцо уже, конечно, рвет и мечет. Какое ему теперь дело, что скажет хозяин? Алессы больше не было, а значит и трепетная забота о каждом медяке теперь была бессмысленной. А ведь он должен был прийти в воскресенье… Он всегда приходил в этот единственный выходной и проводил с матерью многие часы. Всегда, но только не вчера, не в последний ее день…
Эта мысль вязкой смолой стекла куда-то в грудь, встав там комом такого неистового, такого лютого отчаяния, что Пеппо затрясла мелкая дрожь. Стиснув кулаки, он ударил затылком в рассохшееся дерево старинной монастырской двери, давясь вставшей поперек горла мукой.
Чей-то любопытный взгляд ощупал лицо, и Пеппо тут же ощетинился, чувствуя, как взгляд этот жадно, словно бродячий пес, лакает его боль. Но сил на злость не было. Медленно поднявшись, подросток побрел по улице. Он давно, бесконечно давно так отчетливо не ощущал себя слепым.
***
Джузеппе не помнил своей фамилии. В памяти сохранилось лишь окончание «джи», затерянное среди множества таких же случайных обрывков, из которых сотканы человеческие воспоминания о детстве. Там, среди вороха клочков и нитей, была задумчивая черноглазая женщина в вышитой
