принадлежала …ию, то есть мне. Когда директор, минуту спустя после ухода Сомцова, узнал об этом, он заметно смутился и, сердито разваливая бороду на две половины, спросил:
– Так вы нашего гражданства, оказывается?
– Да, – ответил я.
– Не иностранец, значит?
– Нет, – должен был я, разумеется, отрицать.
– Как же так?
– Я был усыновлен, – начал объяснение …ий, и лишь десять лет спустя, однажды ночью, покоясь в объятиях дородной супруги, он вдруг со всей отчетливостью вспомнил этот разговор в кабинете и понял наконец, что к чему; пораженный догадкой, …ий полежал несколько минут, не в силах шевельнуться, затем ощутил неудобство присутствия рядом громоздкой похрапывающей жены, отодвинулся и, бесшумно соскочив с постели, юркнул в форточку.
Против окна их квартиры, расположенной на третьем этаже, рос большой тополь, на удобные ветки которого …ий выпрыгивал ночами и охлаждал свою истомленную грудь под прохладными струями ветра. И на этот раз, устроившись на развилке, привалясь спиною к стволу тополя, …ий предался долгому ночному размышлению, постепенно упорядочившему многое из того, что до сих пор было для него темно и непонятно. Но только почему догадка пришла так поздно! Ведь хотя бы Акутина, да, его можно было бы спасти, знай я, чьих это рук дело…
Нас было четверо в списке и, по случайному совпадению, у всех имена заканчивались на «ий»: Дмитрий, Георгий, Иннокентий… Акутин тоже был сиротою, как и я, он вырос в детдоме, куда попал после смерти матери, отец был неизвестен, а я всего лишь маленькая белка, нечаянно забежавшая в город, и мне на ветке тополя осталось сидеть до рассвета еще часа два-три… Акутин проснулся однажды в такое же время, подушка его была мокра от слез – ему, спавшему на детдомовской кровати, приснилась мать, которую очень давно увезли из совхозной больницы, расположенной в длинном бревенчатом доме посреди соснового леса, отправили куда-то в безвестность, в областную больницу, где бедная женщина и умерла и была похоронена в городе, ибо единственный сын ее, девятилетний мальчик, не мог по-своему распорядиться насчет похорон. Акутину в предрассветный час приснилась мать, едущая по синему озеру на лодке, держа его на руках, а ему было неудобно, что он, уже большой, развалился на ее коленях, и он попытался высвободиться. Тогда мать отпустила его, нахмурилась и вдруг перешагнула через край лодки – и уже в следующий миг Митя видел ее большеглазое лицо сквозь прозрачную толщу воды. Мать с укором смотрела на него снизу вверх и грустно улыбалась, постепенно растворяясь в глубинной озерной мгле. Митя Акутин проснулся в слезах и ощутил свою жизнь как темную сгущенную печаль, влажную и прохладную от слез, и где-то на крыше дома ворочался, царапался коготками и хлопал крыльями полусонный голубь.
Митя лежал, прижавшись щекою к влажной подушке – была такая минута в начале его жизни, он, мой брат предутренней печали, – вдруг я начинаю различать перед собою шевеление какого-то лоскута тьмы, который, когда
