телефону, я встречаюсь с ними в кофейнях в аэропорту и в ресторанах отелей, где они рассказывают мне свои истории и умоляют встать на их сторону.
«Разве вы не видите, какой вред наносите?» – спрашивают они. И настаивают: «Все достижения феминистского движения за последние двадцать лет будут уничтожены, если вы и иже с вами продолжите ставить под сомнение эти воспоминания».
«Если бы вы только могли увидеть всю ту боль, все те мучения, которые испытывает мой клиент, – умоляет меня какой-нибудь психотерапевт, – вы бы поняли, что эти воспоминания основаны на реальных, а не выдуманных событиях».
Я слушаю и пытаюсь сопоставить этот гнев и ту боль, которую я наблюдала в историях «обвиняемых». Лысеющий семидесятилетний мужчина протягивает мне письмо, которое он недавно получил от адвоката своей дочери. Он и его жена держатся за руки и терпеливо ждут, пока я читаю официально выглядящий документ с украшенным завитками тиснением наверху страницы: «Присяжные адвокаты».
Уважаемый господин Смит, – так начинается письмо, – меня наняла Ваша дочь, которая намерена подать на Вас в суд за серьезный моральный ущерб, причиненный ей в детстве. Недавно она восстановила в памяти воспоминания о физическом и сексуальном насилии, которому ее подвергли Вы, ее отец, когда она была несовершеннолетней. Мы готовы урегулировать этот вопрос мирным путем при условии получения компенсации в размере 250 000 долларов. Если мы не получим от Вас ответ в течение четырех недель с даты, указанной в данном письме, мы подадим иск в суд и потребуем значительно большую сумму.
Обвиняемая мать показывает мне выцветшую фотографию ее «малышки» – самой младшей из ее пятерых детей, – которую она не видела больше трех лет.
– Она обратилась к психотерапевту за помощью после того, как ее жестоко избил муж-алкоголик, – объясняет мне эта седая женщина, бережно держа в руках фотографию тридцатилетней давности. – Пока она ходила на сеансы, она оставляла с нами двух своих маленьких детей. Но несколько месяцев спустя у нее начали появляться непроизвольные воспоминания о том, как ее насиловал отец, когда ей было всего пять месяцев. Она написала нам письмо, в котором сказала, что больше никогда не желает нас видеть. Она запретила нам видеться и общаться с внуками.
– Я не маньяк-педофил, – говорит обвиненный в насилии отец. По его щекам текут слезы. – Как моя дочь могла сказать обо мне такое? Откуда взялись эти воспоминания?
Я беру телефон и обзваниваю детей, которые обвиняют своих родителей в насилии, надеясь… на что? На примирение?
– Но я не могу закрыть глаза на правду, – говорят мне голоса на том конце провода.
– Он сделал то, что сделал, ему нужно признать это и попросить, чтобы я его простила.
– Я не несу ответственности за боль моих родителей.
– Люди должны верить словам детей.
– Мир
