еще не хватает? Может, и правда зажралась? Все есть, а того непереносимого ощущения больше не повторилось! А может, и не должно оно повториться? Что за капризы, в самом деле? Скромнее, скромнее нужно быть, вот что. Один раз послали оптом, и радуйся. И не проси больше…
Очнулась Татьяна от непрошеных мыслей уже в конце аллеи, стряхнула их с себя, улыбнулась. И даже постаралась, чтобы улыбка для самой себя выглядела саркастической. Сорок лет бабе, а она до сих пор юными ощущениями тревожится! Смешно.
Аллея плавно перетекла в мостовую центральной городской площади, на которой хозяйничало утреннее июньское солнце. Ударило по глазам, словно проговорило сердито – эй, женщина, очнись! Здесь и сейчас живи, посмотри, как мир прекрасен, как искрятся резвые струи фонтана, как зреет молодое лето в листьях деревьев и в нежных лепестках тюльпанов на городских клумбах! А какие запахи доносятся из дверей кофейни – твои любимые запахи, сладко-терпкие с нежной горчинкой и оттенком то ли корицы, то ли кардамона… Очнись, очнись! Нельзя жить иллюзиями, хоть они и прекрасны!
Таня усмехнулась грустно – понятно, что нельзя. Она и не живет. Само собой получается – то ли от досады, что иллюзия никогда уже не повторится, то ли от того, что не желает иллюзия оставаться всего лишь иллюзией, а претендует на нечто большее. Претендует и не отпускает. Более двадцати годков минуло, а не отпускает. И плевать ей на все, и на ее женское законное счастье, и на прекрасный мир с резвыми струями фонтана, молодым летом и вкусными запахами кофе!
– Таня! – услышала она за спиной незнакомый женский голос, обернулась удивленно.
– Ой, простите… – отступила назад окликнувшая ее женщина. – Неужели я обозналась? Но вы ведь Таня, да? Таня Клименко?
– Да… То есть в девичестве я была Клименко, а теперь Леонтьева… – растерянно произнесла Таня, вглядываясь в женщину.
– Ну да, точно! Таня Клименко! А я Настя Евдокимова! Не узнаешь, что ли? А Озерки помнишь? Мы ж вместе с тобой девчонками по лесам да по полям рассекали! Неужели я так изменилась, Тань? Хотя конечно, столько лет прошло. А ты ничего, хорошо сохранилась. Такая молодая, стройная… А я, выходит, не очень, если ты меня не узнала. Сильно растолстела, да?
– Ну, в общем, нет… Что ты, Настя… Просто у меня зрение плохое, а очков я не ношу, вот и не узнала… – лепетала Таня рассеянно, стараясь приветливо улыбаться.
Конечно, Настя изменилась, и даже очень. И практически невозможно было узнать в расплывшейся тетке ту самую Настю, деревенскую подружку, худенькую и белобрысенькую, с конопушками на вздернутом носике. Хотя конупушки остались, да. И вздернутый носик остался. И все, и больше ничего общего с той Настей не наблюдалось… Волосы из светло-русых стали отчаянно рыжими, щеки мягкими и пухлыми, и вся Настя была мягкой и пухлой, как сдобная булка. Ужас, до чего себя довела. Но ведь не скажешь ей об этом прямо – я, мол, не узнала тебя, потому что в этом поросенке невозможно узнать прежнюю Настю! Впрочем, бывшая подружка сама пришла на помощь, проговорила весело, махнув
