задержаны и отстранены от выполнения своих обязанностей до выяснения ситуации. И потом – какой арест в условиях Центра? У вас ведь тюрьмы нет, насколько я знаю? Просто они находятся под домашним арестом, и, когда все выяснится, я сам с удовольствием открою им двери.
– Я продолжаю настаивать, чтобы все меры, касающиеся наших сотрудников, полностью применялись и ко мне, – запальчиво произнес Добровольский.
– Нет, – разозлился Земсков, – вы ученый, а они офицеры. Есть такое понятие, как присяга, Игорь Гаврилович. К человеку в погонах всегда повышенные требования. И потом, это зависит не только от меня. Когда разберемся, я доложу в Москву и обязательно сообщу о вашем мнении.
Он снова посмотрел на список. Двадцать четыре человека. Такой список можно проверять целый месяц. Он поднял голову и встретил взгляд Кудрявцева.
– Вы что-то хотите сказать? – спросил он.
Единственный из ученых, Кудрявцев был одет не просто хорошо, а элегантно. На нем был довольно модный галстук, отлично сидевший костюм, дорогие ботинки. В отличие от остальных академиков, явно не следящих за современной мужской модой, Кудрявцев походил на преуспевающего американского бизнесмена или политика.
«И чего его потянуло в этот поселок, – подозрительно подумал Земсков, – сидел бы где-нибудь в Нью-Йорке…»
– Мне кажется, что поиски виновников случившегося сейчас не самое главное, – пояснил Кудрявцев. – Важнее проанализировать ситуацию и понять, куда могли деться ЯЗОРДы.
– А мы чем, по-вашему, занимаемся? – грубо, не сдержавшись, ответил Земсков. Он не сдержался именно потому, что все произнесенные в кабинете слова фиксировались на пленку, а это был невольный упрек именно ему. Кудрявцев развел руками. – Нужно составить еще один список, – приказал Земсков, глядя на Машкова. – Всех, кто в последние месяцы контактировал с погибшими учеными. В том числе проверить их связи в других городах. Нужно узнать, почему жена этого Суровцева гуляла и гуляет по Финляндии, пока он сидел в Центре. У нее так много денег? На какие деньги она гуляет?
– Они, по-моему, в последние годы не жили вместе, – снова вмешался Кудрявцев.
– Тем более, – кивнул генерал, – почему разошлись? Почему она уехала от него? И проверьте все связи второго. Как его звали?
– Эрик Глинштейн, – сразу ответил Машков. – Он довольно долго работал в Центре. Но он был холост.
Услышав, что еще один из ученых был евреем, Ерошенко шумно вздохнул. Он не был антисемитом, просто его раздражало засилие представителей одной национальности в науке, сфере, которую он курировал. Ерошенко никогда не признался бы себе, что все его комплексы имели в своей основе одну конкретную причину. Его собственный сын дважды провалился на вступительных экзаменах в институт, тогда как еврейский мальчик, с которым сын просидел за одной партой десять лет в школе, учился уже на третьем курсе МГУ и был вечным укором сыну генерала,
