какое-то время, Карина ощутила, что умирает – ее уход необратим. И самое горькое в этом, что она так и останется лежать холодным куском плоти, не прощенная и не простившая, посреди своей маленькой комнаты с искаженным от боли лицом и обезображенными от судорог конечностями.
Карину стошнило, и неведомая сила, причиняя мучительные страдания, вырвала ее из земного существования. Свет погас, выключился звук, и Карина перестала быть. Где-то очень-очень далеко ее мама кричала в трубку телефона что-то про инсульт, просила приезжать скорее и потом выла, как воют собаки по покойнику. «А-а-а, значит, инсульт», – последнее, что запечатлел умирающий мозг.
Карина не видела, как приехала «скорая», как ее распластанное тело клали на пушистый мамин плед. Потом выносили из квартиры. Она не слышала, как спорили врачи о том, что нельзя нести вперед ногами. Она не чувствовала, как ее реанимировали в машине скорой помощи. Она даже не могла догадаться, как сильно будет рыдать ее муж, возвращаясь домой с пледом и тонкой цепочкой жены, как он не знает, что сказать ее матери, как вместе они кричат и, обнявшись, раскачиваются, сплоченные их общим горем.
Карину не волновали уколы иголками в ноги, изучение фонариком зрачков, споры врачей на консилиуме. Она даже не испугалась, когда молоденькая медсестра визжала прямо над ее ухом: «Она неживая, пульса нет!» Карина не могла предположить, сколько людей будут за нее бороться, поймав за хвост улетающую душу и найдя в мертвом теле слабенький, один единственный, признак угасающей жизни.
А телефон на ее письменном столе продолжал угрожающе звонить, ему было безразлично кто возьмет трубку. И брокколи продолжала жизнерадостно источать свой капустный аромат, ей также было все равно внутри кого распадаться на калории, витамины и волокна.
Сначала Карина пребывала всем и ничем одновременно. Она являлась воздухом, ветром, водой, гнилой осенней листвой, и в то же время она разлеталась на сотни кусков и осколков, из которых ее больше не собрать никогда. Времени не существовало. Лишь странная невесомость наполняла все вокруг. Сознания не было. Чувства, эмоции, мысли – все погасло. И только сгусток энергии носился где-то под самым потолком реанимации, там, где огромные лампы смотрели сверху вниз на безжизненные тела, за которые думали, дышали, стучали всезнающие аппараты. А потом что-то будто щелкнуло, ударило, и осколки стремительно стали наполнять умирающее тело. Боль взорвалась во всех клетках, суставах, венах. Душа ворвалась обратно в свой покинутый храм, куда-то туда, где прячутся страх и стыд, где сердце делает свой трепетный удар, когда неистово любит.
Карина снова была погружена в забытье, но уже совсем в иное. В забытье этом существовали краски, образы, воспоминания – в них таилось прошлое. Карине виделись умные мордочки дельфинов в машинах-цистернах, где вместо воды – зеленая брокколи. А потом сознание возвращало
