что он насквозь фальшивый человек. Он бесстыдно разглядывает меня и даже не скрывает, что таращится на мою грудь или рассматривает талию. Неожиданно я чувствую себя обнаженной – довольно странное ощущение. Я отступаю назад.
Он плавно идет на меня.
– Мадам д’Этиоль, я столько слышал о вас. Говорят, что в Париже вы самая очаровательная пташка.
– Благодарю вас, сир. Вы очень добры. – От меня не укрылось то, как он подбирает слова. «Пташка», если произнести это слово с правильной интонацией, может означать не что иное, как «легкомысленная, распутная женщина».
– Вы готовы к этому небольшому представлению, верно?
– Надеюсь, что моя игра вас не разочарует.
– Разумеется, вам не помешает блеснуть на сцене, поскольку вы из более робкого десятка, чем остальные гости.
Я глотаю оскорбление и понимаю, что неприязнь у нас взаимная. Но я просто обязана очаровать его; он должен говорить обо мне, расхваливать перед королем. Я широко распахиваю глаза и одариваю его таким взглядом, который иногда подвигает Шарля к бестактностям среди бела дня.
– Но, сир, играть на сцене так весело. Вы сами должны попробовать.
– Я? Не думаю. Что за чушь!
– Но, Ришелье, мой добрый друг, всем известна ваша страсть к актрисам, – вмешивается Дюра и хлопает его по спине. – И ваши предки не настолько прославлены: среди них встречались и судьи, и стряпчие. Может быть, и актеры где-то там затесались? Я, между прочим, тоже играю и несказанно рад этому.
Ришелье с кривой улыбкой воспринимает насмешку, потом обращает внимание на аляповатый розовый жилет Дюра, расшитый лебедями, который совершенно не подходит к его желтым чулкам.
– Вот только не говорите, что вы слабы зрением, мой дорогой герцог. Свинцово-серый и морковный! Вот так наряд!
– Со зрением у меня полный порядок, – смущается Дюра.
– Полно вам, господа, – произношу я, улыбаясь обоим. – Заройте свои топоры войны, пойдемте посмотрим, что приготовила для нас на ужин мадам де Вильмур.
Пьеса, как и предполагалось, имела большой успех. Я даже зарделась от триумфа. Я люблю играть: нет ничего приятнее, чем быть на сцене, дарить красоту через слова и песни, убегать от повседневной жизни в иной мир.
– Мне бы хотелось перекинуться с вами парой слов, – говорит Ришелье на следующий день после службы, предлагая мне свою руку: голубой рукав, отороченный золотым кружевом, расшитые манжеты почти до самого локтя. Он ведет меня в сад и дальше по тропинке, усаженной сотнями цветущих розовых кустов всевозможных оттенков кремового и белого. Сад в Шантмерль такой же великолепный и роскошный, как и весь замок.
– У меня есть друг, который, я уверен, был бы счастлив познакомиться с вами, – начинает он разговор.
– Любой ваш друг, уважаемый сир, станет и мне добрым другом. – Мы оба понимаем, о ком он говорит, и неожиданно мне хочется прыгать от радости, зарыться в розах.
