лица, на огоньки их сигарет, зажженных немедленно после прощального объятия, как после последнего объятия утомительной, опустошающей любви. Они уже ждали отхода поезда, даже Клим поглядывал на вокзальные часы, одна лишь девчонка у него руках, по-прежнему вцепившись в отца, продолжала пристально смотреть на Севу. Несколько секунд они глядели друг другу в глаза – ребенок с платформы и взрослый человек из вагона, из-за форменного серого плеча проводницы, – и тут девочка что-то сказала.
– Что? – не разобрал Сева.
Девочка снова шевельнула губами, и он снова не расслышал. Поезд дернулся, лязгнул, стукнул буферами. Сева привстал на цыпочки – отчего-то ему казалось очень важным все-таки понять.
– Что?.. Да отстаньте вы! – он грубо оттолкнул мешающую ему проводницу и высунул голову из отъезжающего вагона. – Что ты сказала?
– Куда ты?! Куда ты?! – прокричала девочка. – Куда ты?!
Теперь она кричала во весь голос, не умолкая. Клим осторожно повернул ее голову к себе, прижал к плечу, и крик прекратился. Поезд набрал ход.
– Совсем сдурел? – гневно сказала проводница, овладевая ситуацией. – Вот ссажу, будешь знать.
Сева отступил в тамбур, отошел к противоположной двери. Туалеты в российских поездах открывали не сразу, так что смыть слезы все равно было негде.
Потом жизнь сначала застыла в изумлении, постояла так несколько месяцев безмолвным истуканом, а затем резко затемпературила, пошла метаться в бредовой лихорадке, захлебываясь, удивляясь, не узнавая себя, и прилегла отдохнуть только лет через пять, не раньше. Приехав к концу этого срока в Питер на традиционный терапевтический визит, который обязан совершить любой эмигрант, дабы излечиться от ностальгии раз и навсегда, Сева не обнаружил в городе Клима. Их общие друзья пожимали плечами: нет, мол, не слыхали. К концу недели Сева узнал телефон Валентины, которая, по слухам, вторично вышла замуж и была счастлива вполне. Та с трудом его вспомнила.
– Тебя можно поздравить с новой семьей? – неуклюже спросил Сева, просто из вежливости, перед тем как перейти к Климу.
– Можно, – отвечала она равнодушно. – А ты, наверное, хочешь о Климове узнать? Так от него уже три года ни слуху ни духу. Вроде как нанялся на судно, механиком или кем-то там еще. Плавает… и уж, наверное, не тонет.
– Я понял, – сказал Сева и подумал, что Клим ответил бы точно так же. – Как поживает… – он замялся, не в состоянии вспомнить имя климовой дочки.
– Верочка? – подсказала Валентина. – Хорошо, спасибо.
Она немного помолчала и добавила:
– Как она тогда на вокзале тебе кричала… у меня до сих пор в ушах звенит.
– Ага, – сказал Сева. – У меня тоже звенело. Раньше только это и слышал. А сейчас уже все… поутихло. Время -оно, знаешь, все глушит.
Клим объявился четырьмя годами позднее – телефонным звонком на севин мобильник в разгар рабочего
