по-космосовскому не понимаем. Пройдет много лет, а может, и тысячелетий, прежде чем мы поймем, что это значит – моя линия. Так скажет космос. Вернее, мы еще не будем знать, что это космос. Но мы об этом догадаемся, – пока не знаю, как. А может, он сам нам скажет, тоже не знаю, как. Скажет. Когда поймет, кто мы такие, а может, мы сами ему объясним…
(…и опять я не знаю – как. Ничего не приходит в голову кроме физических формул. А вот. Формулы. Мы ему скажем, что у нас постоянная Больцмана равна один, тридцать восемь, а он скажет, а у него – три и корень из минус трех. А у нас площадь круга пи эр квадрат. А у него площадь круга равна его периметру, поделенному на бесконечность. Да, там у круга периметр есть. А у нас два плюс два равно четырем. А у него тоже. Вот по этому самому тоже космос нас и узнает. Посмотрит на нас и скажет – моя ветка.
А вот как мы с ним встретимся, пока еще не знаю. Может, он сам нас найдет. Вот так будет ходить (или что он там делает) и высматривать (или что он там делает) космосы. Увидит другой космос, смотрит – если тот послабее окажется, космос его съест, ну, не съест, что он там делает, выстроит из его пространства-времени свое пространство-время. А если посильнее, то такой космос надо стороной обойти.
А мы слабые. А нас космос не съест. Почему? А потому что вот так посмотрит на нас, увидит, что два плюс два у нас тоже четыре и скажет – моя линия. И нас не тронет. Даже помогать нам чем-то будет, подкинет какие-нибудь свои технологии.
Или нет, все будет не так, мы сами этот космос найдем. Как найдем? Пока еще не знаю. Вот когда выглянем за пределы своего космоса, когда начнем изучать чужие миры, – откуда берутся, где живут, чем питаются. Будем смотреть самые старые космосы, которые появились давным-давно, самые первые, в них постоянные еще все какие-то непостоянные, вообще никаких постоянных нет, вот первые вселенные долго и не живут, рассыпаются в прах. Перемешиваются константы и правила, рождаются и умирают миры, миры, миры, и тут бац – нежданно-негаданно вспыхивает мир, у которого постоянная Планка равна один, ноль пять, и… и живет. Живет на какие-то миллисекунды дольше других миров, разрастается на какие-то миллиметры пошире, выпускает росток, росточек, росточечек, из которого проклюнутся новые космосы. Поживут-поживут, исчезнут, а вот в одном космосе что-то сбилось, и Пи стала равняться не чему попало, а три и четырнадцать, и сколько там дальше еще. И вселенная живет. Чуть дольше. А вот еще что-то перемешалось, выпало случайно – эм-це квадрат. И еще дольше вселенная живет, еще больше от неё росточков…
Этих-то миров давно нет уже, от них одни отпечатки остались в пустоте. Вот как умирает какой-нибудь трилобит, и останется от него отпечаток в песке. Вот такие же отпечатки остаются от умерших космосов.
А мы их смотрим. Изучаем. Космосы, которые были. Космосы, которые есть. Космосы, которые будут. Там-то и увидим его. Космос, которому нет равных. Потому что раньше мы смотрели на космосы, а теперь космос посмотрит на нас.
Посмотрит-посмотрит и скажет:
Моя линия.
Почему его?
