лежавший сзади.
– Что ты делаешь? – удивленно спросила она.
Я положил чемоданчик на землю и вынул ее туфельки на веревочной подошве. Они были не больше моих. Она улыбнулась мне чудесной нежной улыбкой и сказала:
– Глупенький, мы же не можем здесь останавливаться!
– Почему? Мы их догоним!
Присев на камне у дороги, она переобулась под присмотром Поля, вернувшегося для того, чтобы проследить за этой процедурой, которая с точки зрения приличий казалась ему довольно смелой: он даже посмотрел по сторонам, желая убедиться, что никто не видит маминых ног в одних чулках.
Мать взяла нас за руки, мы бегом догнали повозку, и я пристроил на прежнее место ценную кладь.
«Какая мама маленькая! – подумалось мне. – На вид лет пятнадцать, не больше». Щеки ее порозовели, и еще я с удовольствием отметил, что икры ее стали казаться не такими детскими.
Дорога поднималась все выше, мы приближались к соснам.
Слева узкими уступами вниз до самого дна зеленеющей ложбины спускался косогор.
– У этого места тоже два названия, – между тем рассказывал крестьянин отцу. – Его называют Ле-Вала или Ручей.
– Ого! – обрадовался отец. – Тут есть ручей?
– Конечно есть, да еще какой!
– Дети, в ложбине есть ручей! – обернувшись к нам, проговорил отец.
– Разумеется, после дождя… – также обернувшись к нам, прибавил крестьянин.
На уступах Ле-Вала повсюду гнездами – в пять-шесть стволов от одного корня – стояли оливы. Росли они, слегка откинувшись назад, чтобы было где распустить единым пышным букетом свою листву. Тут были и миндальные деревья с нежно-зеленой листвой, и абрикосовые – с блестящими листьями.
Я не знал, как называются эти деревья, но сразу же полюбил их.
Между деревьями предоставленная самой себе земля заросла желто-бурой травой; крестьянин сообщил, что это бауко. Она походила на пересохшее сено, но таков уж ее природный цвет. Весной, желая разделить всеобщее ликование, она старается и чуть зеленеет. Но несмотря на чахлый вид, трава эта живучая и крепкая, как все растения, которые ни на что не пригодны.
Здесь же я впервые приметил темно-зеленые кустики, торчащие из бауко и напоминающие крохотные оливы. Стоило мне дотронуться до их маленьких листочков, как сильный незнакомый аромат, густой и острый, будто облако, окутал меня всего.
Это был тимьян, что растет меж камней провансальской гарриги: его скромные кустики спустились мне навстречу, чтобы возвестить маленькому школьнику об аромате, которым будут напоены для него страницы Вергилия[15].
Я сорвал несколько веточек и, держа их у самого носа, догнал повозку.
– Что это такое? – спросила мать, взяв веточки, и вдохнула исходящий от них аромат. – Да это тимьян, у нас будут чудесные рагу из крольчатины.
– С тимьяном-то! – пренебрежительно бросил Франсуа. – «Пебрдай» гораздо лучше.
В 1958 г. Марсель Паньоль перевел «Буколики» Вергилия на французский. Подчеркивая связь земли Прованса и описанных древнеримским автором пейзажей, он стремился отбросить наложенный на него ярлык «певца родного края», вписав свое творчество в русло классической литературы.
