был пустынный уголок, скрытый от людских глаз. И только птичьи голоса нарушали тишину.
Привычным, свободным движением она положила голову мне на колени и, взяв мою руку, прижала её к своему обнажённому животу.
Это прикосновение, первое прикосновение к женскому телу, заставило меня вздрогнуть. Она усмехнулась:
– А как была Сона – ничего?
Мне тут же захотелось встать и уйти.
– Сейчас, – сказал я, – не время говорить о ней.
– Что ты намерен делать? – спросила она с вызывающей улыбкой.
Я, чтобы совладать как-то с собой и выиграть время, растянулся рядом на кедровых ветках.
– Какой ты, – сказала она, – рассердился, да? Извини меня, я не хотела тебя огорчить.
Инстинктивно рука моя потянулась к её груди.
– Нет, – сказала она приглушенным и изменившимся голосом, – нет, глупостей не будет.
– Я тебя поцелую, можно?
– Об этом не спрашивают, – сказала она, – это делают.
Я больше ничего не говорили, грубым движением рванул застёжку у бюстгальтера, порвал его.
– Там ещё один, – еле слышно сказала она.
Рука моя теперь лежала на её груди, на тонком шёлковом лифчике.
Я положил голову ей на грудь, потом поцеловал.
Она вдруг вскочила со смехом.
– Нет, – сказала она, – это уже слишком.
Я тоже вскочил и побежал её догонять. Нога у Матильды поскользнулась, и, тяжело дыша, она упала навзничь. Я уже не владел собой. Я дёрнул её за шорты, одна из пуговиц сломалась, другие расстегнулись сами.
– Нет, нет, – взмолилась она, не двигаясь с места.
А потом губы мои целовали её тело, а она, обхватив рукою мою голову, тяжело дышала…
– Целуй, ещё целуй…
Ею горячее обнажённое тело совсем парализовало меня. Я видел, что глаза Матильды все ещё закрыты. Она приоткрыла их и прошептала:
– Целуй же…
Теперь эта обнажённая девушка казалась мне чужой и незнакомой, и я не понимал, что я тут делаю, почему я тут очутился, зачем…
– Злой, – сказала она вдруг, – ты сделал мне больно. Я расскажу про все Сона.
Я мгновенно отрезвел. Тут же встал и отошёл от неё на несколько шагов.
Какая-то пустота завладела мной, и сожаление, мучительное сожаление не отпускало меня. И все это не имело никакого отношения к той, которая «одевалась» сейчас и просила меня тихим голосом застегнуть ей пуговицы на лифе.
Ясно одно: мне было нанесено страшное оскорбление… мною же…
– Когда ты придёшь? – спросила она деловым тоном.
– Посмотрю, – ответил я, – тебя ведь нетрудно разыскать.
– Что, – сказала она, – маленькая школьница была лучше?
Возвращаясь на пароходе. Я смотрел кругом, и все виделось мне чужим. Даже заход солнца показался лишённым своего величия, и солнечные
