полусонные жандармы, оправляясь, ринулись «поднимать» по каменной узкой лестнице, ведущей прямо из тюрьмы в зал заседания, подсудимых одного за другим. Первым взошел на скамью подсудимых Богданович. Это был мужчина не самой первой молодости, с внешностью мещански-заурядного типа. Его обрамленное всклокоченною бородой, вздутое нездоровою, «тюремною» опухлостью, изжелта-зеленоватое лицо благодаря двойному освещению, от окон и от электрической люстры, казалось исполосованным не то зеленоватыми тенями, не то глубокими морщинами. Он слушал приговор стоя, держась цепко руками за балюстраду. Когда раздались слова председателя «через повешение», он, точно только что очнувшись, качнулся вперед, потом назад, и левый глаз его, который один был мне виден, как-то совсем забежал за веко, так что мне блеснул только белок. Вероятно, это было обморочное мгновение, которое тотчас же миновало.
Из женщин никто не был приговорен к смертной казни, и они кинулись обнимать Богдановича и других, тяжко осужденных. Особенным спокойствием и самообладанием выделялась стройная, красивая Ивановская, приговоренная к долгосрочной каторге. Ее защитник, присяжный поверенный Холев, в своей высокой шляпе, принес ей на другой день несколько алых роз, когда явился к ней «на свидание». Она обрадовалась им ребячески, как «вестнику с воли».
Политические процессы не стали моею специальностью; они давались мне слишком тяжело, к тому же моя адвокатская практика с каждым днем росла. Я часто выезжал на защиту в провинцию и исколесил Pocсию вдоль и поперек. Политические дела в судебном порядке стали редко возникать, так как Плеве предпочитал ликвидировать их особым административным порядком. Только когда грозила смертная казнь, приходилось судить военным судом; но случаи эти были сравнительно нечасты.
Уже позднее, несмотря на то что в сословии к тому времени сложилась группа особых специалистов, защитников в политических процессах, политические убеждения которых в значительной мере совпадали с убеждениями самих подсудимых, я же не числился в этой группе, мне все-таки пришлось выступить в позднейших политических процессах.
Балмашев, убийца министра Сипягина, просил меня защищать его, но письмо его не застало меня, я был на защите в Одессе. Его защищал, по назначению от суда, высокочтимый всем сословием нашим, много лет состоявший председателем Совета В. Ф. Люстих. Я был счастлив, что чаша на этот раз миновала меня, так как Балмашев был повешен.
Два других наиболее сенсационных политических процесса позднейшего времени не миновали меня.
Я защищал Гершуни, организатора многих террористических актов, и Сазонова – убийцу статс-секретаря, министра Плеве.
Гершуни, приговоренный военным судом к смертной казни, не был казнен.
Ввиду категорического отказа от подписания просьбы о помиловании я подал такую просьбу на Высочайшее Имя от своего имени, что до тех пор не практиковалось. Помилован он был, очевидно, по желанию Плеве, который
