что хотят лучшего места, слез после остановки сердца. Нет этого «там-там-там». Шопен. Соната два. Та-там, та-там. Тьфу. Нет чтобы радостно. (Уверенно.) Вам лучше, чем мне. Лежите, как вечно больные гриппом с вечно постельным режимом. Да еще снегом бросаетесь. Ладно. Я же сказал уже. Ну перестаньте! Пользуетесь моей мягкостью. Скажи спасибо своим соседям.
Убирает – аккуратно веничком подметает, в какой-то момент шлепает им: «Вот тебе!» Закончив, поворачивается, идет к соседнему надгробному камню.
Лежите? Ну да, конечно, что же еще? Ничего, что у вас такой сосед. Шумный попался. Ничего, я его воспитываю. Получается? Во всяком случае, пытаюсь. (Сконфуженно улыбается, топчется на месте, не знает, то ли присесть, то ли остаться так.) Ну здравствуй, Тонечка… вот, принес тебе цветы. То есть какие это цветы, но знаешь, это такие, что мороз могут выдержать. Елочные. Я сам их из пихты сделал. Они могут всю зиму пролежать, и ничего. А те, что приносят другим, они же уже через пару дней сохнут, и птицы их на свои гнезда уносят. Так вот тебе долгий букет. Я же помню, хотя как тут не помнить, когда у тебя черным по серому: «У меня праздник. Точка. День рождения. Многоточие. Подарки. Вопрос». Ну, в смысле, три года после смерти. А подарок вот…
Пауза, помогающая смотрителю собраться с мыслями, так как этот разговор, по всей видимости, ему дается нелегко.
А после смерти начинается новая жизнь. Человек как будто заново рождается. Вон Марику только два, поэтому так и шалит. Да что с тебя взять, когда тебе два? Конечно, для него шутка – это когда трое смеются над четвертым, которому совсем не смешно. В два года всегда так! Там есть новорожденная, Ларка, ей только месяц, понимаешь, она еще грудная совсем. Когда ей будет два, она присоединится к Марику, хотя тот в четыре уже должен будет остепениться. А есть и старики. Под тридцать. Они смирные, лежат себе. Приходишь к ним, а они тебе ничего, но ты чувствуешь, как они рады. Земля как-то дрожит. И сам тоже. А ты со мной. Просто так. Не потому что мы с тобой… ла-ла-ла… или у нас с тобой родственные связи. Или еще какие?! Хорошо, что я про тебя ничего не знаю. Могилка у тебя. Без фотографии. Только две даты. Кто-то уж очень старался. Надорвался, небось? То ли сын, то ли муж, то ли просто дядя Толя. И не важно, кто был такой хороший. Тебе три, и ты для меня… ну все равно что дочь. А это подарок. (Кладет «букет» на могилку, оправдываясь.) В следующий раз куклу принесу, в три обычно с куклами. А пока на вот… (Достает из кармана горсть конфет.) В моем детстве все «Гусиные лапки» любили. До сих пор не понимаю, почему гусиные? (Решается присесть, чтобы говорить с ней ближе, как будто старается, чтобы все остальные не слышали.) А потому, что гусям лапки-то и не нужны. Они когда-то летали больше, а тут одомашнили их, вот и понадобились. А лапки – они все на конфеты шли. Засыпаешь? Спи. Спи. (Встает.) Нет, нужно вернуться, высушиться. А к остальным позже. Тем более Карен и Тимоха спорят. Им не до меня. Василий Грешков перечитывает Джойса. Специально положил ему. Знаю, что Джойс его успокаивает. Тут много книг
