ряда средневековых исламских халифатов, где находили убежище люди, гонимые в Европе.
Если же говорить о нас, христианах, то здесь дело обстоит совсем просто. Возьмем, в частности, вопрос о казнях еретиков, иноверных, инославных. Когда Грозного спросили, как с ними поступать, он ответил: обращать в истинную веру. Добровольно? – уточнили спрашивавшие. – Да. – А если не согласятся? – Тогда всех утопить.
Иначе смотрел на дело великий православный подвижник Феодор Студийский. В письме к епископу Феофилу он прямо утверждал, что нельзя не только еретиков казнить, но даже желать им зла. В том же духе высказывались св. Афанасий Александрийский, которого называют «отцом Православия», и св. Нил Сорский, один из духовных вождей древнерусских «нестяжателей».
Вопрос, кто был верен Евангелию: царь Иван или эти святые, звучит вполне риторически.
Иисус Христос назвал важнейшими две заповеди: «любовь к Богу и любовь к ближнему». И чтобы кто-нибудь не решил, что «ближний» – это соплеменник и единоверец, Он рассказал притчу о милосердном самарянине. Некий иудей, ограбленный и раненный разбойниками, лежал у дороги. Мимо прошел священник, а затем храмовый служитель. Ни тот‚ ни другой не обратили на пострадавшего внимания. Помощь же оказал ему неизвестный самарянин, человек иного племени и к тому же считавшийся еретиком. Не спрашивая ни о чем, он перевязал раны незнакомца, отвез его на постоялый двор и заплатил за него. Рассказав притчу, Христос спросил: кто же был ближним для этого человека? Тот, кто проявил к нему милосердие, – вынужден был ответить ему собеседник. – Иди, и ты поступай так же, – сказал Христос.
«Чем выше религия, тем труднее человеку усвоить ее». Эта мысль Томаса Элиота в первую очередь относится к христианству. Она объясняет, почему многие его исповедники не только отступали от Евангелия, но и маскировали свои амбиции, грехи, узость и эгоизм дымовой завесой «высших соображений». И в этом у нас, христиан, проявлялись черты, свойственные всем людям, приверженцам всех вер. Причем не следует здесь обязательно видеть сознательное двуличие. Инквизиторы искренне считали казни еретиков «деянием веры». (Таков буквальный смысл слова «аутодафе».) Те, кто сжег в срубе протопопа Аввакума, были, вероятно, убеждены, что совершили благое дело. Вспомним, что фарисеи, которых Христос сравнивал с украшенными гробницами, внутри которых лишь гниющий прах, смотрели на себя как на оплот благочестия и набожности.
Итак, дело не в самой вере как таковой, а в ее извращениях. Точнее, в «закрытом», агрессивном типе религиозности, которая содержит проекцию наших страстей или несет на себе печать социального и нравственного окостенения.
То, что такая религиозность существует, не удивительно. Куда удивительнее, что через глухую плотину человеческого несовершенства все же пробиваются струи живой воды – открытой духовности, ориентированной на две главные заповеди о любви к Творцу и к людям.
Эта духовность,
