мгновение назад они не приняли очень важного и твердого решения.
На уроках в то утро что-то не заладилось, и учителю пришлось громко кричать, чтобы призвать учеников быть внимательными. Не то чтобы они галдели, но все как-то витали в облаках и оставались совершенно невосприимчивы к историческому обзору метрической системы, достойному вызвать интерес молодых французов-республиканцев.
Им, например, показалось чудовищно запутанным определение метра. «Десятимиллионная часть четверти… часть половины… что за фигня!» – думал Лебрак.
Склонившись к своему соседу и другу Тентену, он доверительно шепнул ему:
– Эвон как!
Большой Лебрак, разумеется, хотел сказать: «Эврика!». Он смутно помнил про Архимеда, который когда-то придумал, как сражаться при помощи лука.
Крикун с трудом убедил его, что речь идет не о растении, потому что Лебрак в крайнем случае допускал, что можно сражаться горохом, стреляя им через пустотелый черенок металлической ручки. Но луком…
– К тому же, – говорил он, – это не идет ни в какое сравнение с яблочными огрызками и хлебными корками.
Крикун рассказал, что Архимед был знаменитым ученым, который решал задачки одной левой, и этот последний довод заставил Лебрака, который был столь же невосприимчив к красотам математики, как и к правилам орфографии, восхититься этим парнем.
Год назад бесспорным вожаком лонжевернцев он стал благодаря другим достоинствам.
Упрямый как мул, хитрый как лиса, шустрый как заяц, он не имел себе равных в умении разбить стекло с двадцати метров, каким бы способом ни метать камень: рукой, из пращи, обрубком палки или из рогатки; в рукопашной схватке он был страшным противником; он нагло издевался над кюре, школьным учителем и сельским сторожем; он мастерил самые лучшие брызгалки из веток бузины, толстых, как его ляжка, – брызгалки, которые стреляли в вас водой с пятнадцати шагов, так-то, дружок! То-то и оно! И пистолеты из бузины, которые стреляли и трещали, как настоящие, так что потом и пулек из пакли было не отыскать. И в шары он выигрывал чаще других: он умел целиться и пробрасывать, как никто другой; когда играли, он мог вломить парням по копытам аж до слез. Но – никакого высокомерия или пренебрежения. Время от времени он возвращал своим незадачливым партнерам несколько выигранных у них шаров, за что прослыл крайне великодушным.
Замечание вожака и товарища так взволновало Тентена, что он навострил уши, вернее, зашевелил ими, как кот, замысливший дурное, и покраснел от возбуждения.
«Ага, – подумал он, – приехали! Я так и знал, что этот чертов Лебрак найдет повод отметелить их!»
И, погрузившись в мечты, он заплыл в море предположений, и окончательно утратил способность оценить труды Дела́мбра{7}, Меше́на{8} – короче, Деламбешена и прочих, и остался в неведении относительно измерений различных широт, долгот или высот… Ему это вообще было по барабану, так что плевать он хотел!
Ишь
