для битвы.
Татарские наездники до того осмелели, что добирались до валов. Они нагло разглядывали казачий стан. И стоило только казаку показаться из-за насыпи, как лучник подстерегал неосторожного.
– Батько, дозволь пугнуть басурман? – просили пищальники, но Ермак отвечал:
– Зелье сгодится для большого дела, а ноне бери терпеньем!
В холодные вечера уланы Кучума располагались неподалеку от валов Аттика и разжигали огромные костры из соснового сухостоя, на которых в черных чугунах варили молодой махан. Запах вареного мяса тянулся в городок, вызывая тошноту у голодных казаков. Обросшие, исхудалые, в изодранных, грубо латанных и перелатанных чекменях, они мрачно следили за татарами и в сердцах ругались:
– И чего ждем, браты? – роптали одни.
– Либо почать бить, либо бежать на Русь надо! – говорили другие.
– Ране не погибли, а ноне погибнем тут, и костей ворон на Дон не снесет! – шептались третьи.
Поп Савва видел все, слышал все и гудел шмелем:
– Гулены, бездомные головушки, куда побежишь? На миру и смерть красна.
– А мы умирать и не думаем, – озорно вставил задира-казак.
– То и хорошо! Жить будем, пировать будем! Эхх! – Поп взмахнул бойко руками, стукнул каблуками и пошел в пляс под частую песню:
Пошел козел в огород,
По-о-шел козел в огород.
Потоптал лук, чеснок…
Чигирики, чок, чигири!
Зубарики, зубы, зубари…
Ермак издали незаметно наблюдал за попом: «Нет, не веселый пляс вышел, и песня звучит горько. Добрая душа! От дурных мыслей отводит казаков, да не с того, видно, пошел – не радует больше песня!»
По ночам, в затишье, копилась вражья сила. Хантазей отправился в челне на разведку и принес невеселые вести:
– У Чувашьей горы, батырь, много войска сослось. Все идут, идут, – перепуганно говорил вогул. – Что делать, что скажесь, батырь?
– Драться будем! – ответил, успокаивая его, Ермак. В ту ночь он все думал об одном: «Пришло последнее испытание, в ватаге неспокойно, неужели теперь она сробеет, подастся вспять?»
Надо было успокоить казаков. Барабан забил сбор. Как и в былые дни на Дону, на площадке собрался круг. Никогда еще Ермак не видел такого неугомонного и неспокойного люда. Возбужденные и злые, угрюмые и бесшабашные, гуляй-головушки и молчаливые казаки окружили атаманов. Бесшабашные задиры кричали Ермаку:
– Дошли! На гибель завел, на измор и муки!
– Лучших братов порастеряли, а ноне самим – безвестная могила! Чего ждем-стоим?
– Нас полтыщи, а их не счесть, татарья!
Ермак поднялся на широкую колоду, терпеливо выждал, когда смолкнет шум, и спокойно заговорил:
– Лыцарство, прошли мы все напасти. Горюшка испили немало…
– Кровью
