западные ценности, растет и возмущение мусульманских масс. Вполне понятен гнев приверженцев ислама – они не могут спокойно смотреть на то, как мутный поток «ширка» (пропаганда всех видов смертного греха) затопляет их страну и разлагает общество.
Для ислама недопустима не только порнография, но и полупорнография, эротика, считающаяся на Западе уже совершенно «безобидной». С точки зрения просвещенного мусульманства, женщина не обязательно должна ходить в парандже и запираться в ичкари, но ее одежда и поведение должны быть скромными, как этого требует любая школа шариата. Совершенно неприемлема для ислама и западная «рок-поп-культура», квалифицируемая часто как реанимация языческих оргий. Среди распространяемых Западом демократических свобод значительное место занимает «свобода совести». Однако на деле свобода совести для мусульманских стран означает появление там различных миссионеров всевозможных религиозных движений и сект. Ислам, как правило, особенно болезненно реагирует на прозелитизм других религий в своей среде.
Во всей подобной «модернизации» большинство мусульман видят разгул беззакония и покушение на их религию, на традиционные устои общества. Реакцией на это и становится полное отторжение всего того, что идет с Запада. Возникает стремление утвердить ислам в наиболее строгих его формах: сурового ханбалитского махзаба или средневековых персидских адатов. И тогда мусульманский закон начинает принимать жестокие меры для пресечения «ширка»: гомосексуалистов побивают камнями, ворам отрубают руки, мужчину, заговорившего на улице с незнакомой женщиной, сажают в тюрьму. Исламский фундаментализм стремится восстановить архаичное мусульманское уголовное право, защищающее религиозные устои общества и его нравственность, отгораживает ислам непроницаемой стеной от остального мира. Достаточно обоснованным является убеждение, что попытки фундаменталистов к изоляционизму, характерные для ряда его течений, не приносят большой пользы самому мусульманству.
В идейном отношении можно признать амбивалентность исламского фундаментализма. С одной стороны, для отрицания модернизации он опирается на традицию, провозглашая отдельные ее элементы единственно законными символами исконно мусульманского мироустройства, но при этом себя идентифицирует непосредственно через обращение к Священному тексту. С другой стороны, он не чужд определенному реформаторству (например, изменил концепцию шариата, вновь открыл иджтихад), но при этом принципиально публично исключает новацию, подавая собственные новации как возрожденные традиции. Одновременно у него есть и вполне модернистские черты – сильная предрасположенность к развитию не просто отдельных мировоззренческих характеристик, но именно тоталитарной идеологии с элементами рациональности, убежденность в примате политики, понимание высшей цели как преобразования центральных политических институтов. Эта двойственность является условием появления ряда течений
