рта, но лицо осталось неподвижно-безэмоциональным.
– При чем здесь вы? – ровно спросил следователь. – Обвинение… простите?
– Кира Игоревна.
– Да, – кивнул он, – обвинение предъявлено не вам. Я и так сделал более чем достаточно. Согласитесь, что подписка о невыезде по этой статье с моей стороны – одолжение. То, что я вообще говорю с вами по делу, которое вас касается лишь постольку-поскольку…
Следователь встал, оперся на стол руками, давая понять, что разговор закончен, но Кира не пошевелилась.
– Послушайте… – Она на секунду задержала дыхание. – Ну… я категорически против брака. Мне не нравится эта семья, и…
Кира снова замолчала, понимая, что говорит и делает совершенно не то и не так, как нужно. Но в подобную ситуацию она попала впервые и шла как по тонкому льду. Следователь истолковал ее замешательство по-своему.
– Вы что же, хотите предложить им денег? – И опять в его голосе не было ни капли интереса ни к Кире, ни к делу, по которому она пришла. – Этот вопрос адресуйте адвокату. – И на его губах появилась уже откровенная усмешка.
Кира знала почему. Это было первое, о чем она спросила адвоката, но тот, солидный, уверенный в себе мужчина в дорогом костюме, быстро, не допуская возражений, пояснил, что согласно статье двадцать пятой Уголовного кодекса прекращение уголовного дела в связи с примирением сторон возможно при преступлениях небольшой и средней тяжести. Это был не случай Киры, и на адвоката, несмотря на всю его помпезность, надежд она не возлагала. Уже потом она узнала, что этот серьезный дядька, известный в городе «экономист», вынужден был подменить своего помощника, вместо рабочего кабинета угодившего на операционный стол…
– У меня нет денег, – просто сказала Кира. Это было правдой – банки не давали ей потребительский кредит даже под бешеные проценты. Только на покупку вещей. – Ну вы же знаете, как все было.
– Конечно, знаю, – кивнул следователь и обреченно сел. – Ваш сын привел домой девушку, потребовал вступить с ним в интимную связь, она отказалась. Он ее изнасиловал. Все.
– Нет, не все! – Кира, вопреки собственному зароку держать себя в руках, что бы ни случилось, вскинулась и даже крикнула, вскочив с места. – Не все, – уже спокойнее, словно извиняясь, добавила она и села. – И все было не так. Они же встречались. Долго, и… в общем, вы же понимаете.
– Да все я понимаю. – Наверное, он искренне считал, что перевидал таких, как она, сотни тысяч… – Соседи вот только не поняли, вызвали полицию. Вы, конечно, можете сказать, что в одной квартире – бабка, с которой вы на ножах, а в другой – узбеки без регистрации, но что это изменит? Ваш сын так увлекся, что бил девушку головой о стену. Скажите спасибо, что не сильно бил… набил бы себе срок лет на десять по совокупности.
Кира заставила себя посмотреть следователю в лицо. Красивый, подтянутый, эффектный, даже кинематографичный мужчина лет тридцати, уверенный в себе, своих словах, поступках, решениях и своей жизни.
Кира встала.
– Спасибо, что уделили мне время, – твердо сказала она, потому что это был единственный способ не разрыдаться отчаянно и безнадежно.
Закрыв дверь, она все-таки всхлипнула. Очередь посмотрела на нее равнодушно – здесь все пришли со своей бедой.
Кира вышла на улицу. За окном бушевало лето – вторая неделя жары и яркого солнца после длительных, затяжных дождей с самого начала весны. Легкий ветер гонял по улицам тополиный пух, солнце беспощадно выжигало окна машин и зданий, и асфальт был раскаленным, как вход в преисподнюю.
Кире было всего тридцать семь – возраст, когда многие отряхиваются от беспощадной гонки за благополучием, защищают докторские диссертации, отпускают детей гулять без присмотра и не заботятся о том, что подумают люди. Ее коллеги в большинстве своем были именно такие – женщины, получившие право жить, как считают нужным. У кого-то были мужья, у кого-то дети, у кого-то – и те, и другие, у некоторых не было никого, но всех их роднило одно: они начали жить в свое удовольствие. Независимо от зарплат, оценок ребенка в школе, мужа, втягивавшего живот при виде длинных молоденьких ножек. Кира так не могла – ей все время казалось, что кто-то пристально, сурово следит за ней и требует отчета. Верующей она не была – росла не в то время, а лукавить так и не научилась, и этот кто-то в понимании Киры был совершенно безлик или, может быть, с тысячью лиц, но он имел абсолютное право и абсолютную власть.
Сыну ее было уже восемнадцать, и отца его она не видела четырнадцать лет – с тех пор, как он предложил: или она едет с ним, или других вариантов не будет. Кира уехать никак не могла и в своем решении до сих пор не раскаивалась. Она понимала, что там, в чужой стране, она не будет нужна никому. Может быть, даже сыну.
Кира медленно брела к остановке. На работе никто не знал, куда она отлучалась, начальнице своей она сообщила,
