совершенно ясно, как на киноэкране, он увидел склонившегося над ним солдата, лицо которого скрывала камуфляжная сетка, спускающаяся с каски. Он приподнял его голову, затем перевернул его на спину. Обернувшись, что-то крикнул назад, позвал кого-то. Послышался скрип гальки под ногами, кто-то подбежал. Голос, тот самый женский голос, который только что звучал в его палате, донесся до него тогда, но он не мог различить слов. Он словно устремлялся вдаль, куда-то к высоким готическим шпилям аббатства, плывущим на фоне темно-серых облаков над прибрежными скалами.
Кто-то осторожно взял его за плечи, он почувствовал тонкий аромат аниса и еще каких-то трав. Он поднял голову, чтобы взглянуть на того, кто присел на корточки сбоку, рядом с солдатом, но успел заметить только длинные тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями.
Сильная боль в затылке заставила его застонать. В глазах замелькали цветные круги, затем все померкло – он потерял сознание. Тающие человеческие голоса, чей-то смех, очень похожий на смех Хелен, отдаленный собачий лай. Сейчас он ясно вспомнил те мгновения. Он не сомневался, что все, что рассказала ему немецкий доктор, – правда. Это она нашла его на берегу, и он слышал ее голос.
– Признаться, когда ты нашел его на этой барже, я подумал, что этот музыкант уже не жилец на свете, – заметил Скорцени серьезно и повернулся к адъютанту, стоявшему рядом с рабочим столом. – В какой-то момент я пожалел, что мы зря рисковали, отыскивая его на побережье.
– Мне тоже показалось сперва, что он – мертвец, – согласился Раух, выкладывая на стол из папки документы, только что доставленные из канцелярии бригаденфюрера. – Во всяком случае, зрачки на свет фонарика не среагировали. Но, когда я поднес платок к его носу, я понял, что он дышит. Ну а дальше я уже не сомневался, что, раз он еще не помер, Маренн точно вытащит его. Мы успели вовремя. Опоздай мы минут на двадцать, парню пришел бы конец. Айстофель первым увидел его. – Раух потрепал по загривку немецкую овчарку, лежавшую перед столом. – И сразу понесся с лаем. Я еле успевал за ним.
– Ну как, живой?
Маренн подбежала и, упав на колени в мокрый песок, осторожно приподняла голову раненого. Серые с желтоватой пеной волны Ла-Манша накатывались совсем близко, шурша галькой.
– Мне кажется, что да. Вроде дышит, – подтвердил Раух.
Она сбросила каску и, расстегнув мундир раненого, приложила ухо к его груди. Холодный ветер трепал ее темно-каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке, на них поблескивали капли влаги. Вольф-Айстофель, черно-серая овчарка, нетерпеливо елозил на песке рядом и вилял хвостом, радостный, что первым обнаружил «добычу».
Не утерпев, он лизнул Маренн в щеку, ожидая поощрения. Она погладила его между ушами. Чайка, распластав крылья, пронеслась с криком над их головами и унеслась к стрельчатой громаде собора, возвышающейся невдалеке над обрывом.
– Да, ты прав, сердечный ритм есть, – повернувшись, Маренн серьезно взглянула
