две пальмы, прильнувшие своими изящно изогнутыми стволами к самому морю, однако в последний момент воздевшие над ним кокосовые кроны, а может быть, и не кокосовые, но с не менее красивыми названиями. Красивый рекламный пейзаж, где нет ничего лишнего, а уж как они постарались над закатом! Может быть, и на Карибском море, где я ни разу не был.
На дверях висел сплошной бамбук, сухой и легкий, мгновенно отзывающийся таким же треском, если его чуть потревожить, а за окном – если не считать обычного во второй половине дня желтого – царили зеленый, красный, синий цвета, напоминавшие мне ядовито-сладкие кремы на тогдашних дешевых тортах.
А скоро домой, на автобус. В автобусе будет мало людей, будет тихо, спокойно, почти блаженно устало. В темном окне почти ничего уже нельзя разглядеть, кроме автоматически ожидаемых деталей пейзажа. Где-то горят далекие окна, но это не наши.
Встал я в спокойном, чуточку заторможенном сознании, мысли, чувства были приглушены и не спешили проявляться. Да, сигарета была и вправду хороша.
Я служил прапорщиком в Гештинском полку при Петре Первом. Мне дали какое-то пустячное хозяйственное задание: всего лишь принести два пакета. Каждый из пакетов был перевязан посередине, таким образом, они напоминали объемные круглые восьмерки. Я нес в каждой руке по такой восьмерке, они были легкие. Я шел и тихо гордился своей формой, к тому же – я был уверен – сидела она на мне крайне удачно. Чем больше людей проходило мимо – тем сильнее я гордился. Я смотрел на себя со стороны и не мог не восхищаться.
Упоительное чувство.
Хорошо было идти в начинающейся тенистой прохладе. Дорога была мне давно знакома, значит, можно не спешить.
В таком настроении я зашел в комнату, где жил мой командир с супругой. Между ними происходила напряженная сцена, и я сразу понял, что сейчас я здесь более чем некстати. Мне предстояло просто поставить два пакета, но один из них безнадежно валился, я никак не мог восстановить его.
– Ты чего тут? – недовольно прервал сцену с супругой мой командир.
– Да никак не поставить один, – жалобно отвечал я.
– Давай быстрее.
Я сразу же отказался от попыток установить пакет, но случилась другая напасть: ручки пакета обмотались вокруг моей ладони, я их, наверно, бессознательно крутил-вертел и нечаянно намотал на нее. Надо было поторапливаться, но я еще не освободил ладонь, я старался только не дрыгаться, чтобы сохранить ясность рассудка, и, когда проклятые ручки, наконец, перестали меня удерживать, я услышал:
– Пошел вон, болван!
Я почти выбежал из комнаты, а потом еще быстро шел, словно желая убедиться, что сам звук моих шагов более недоступен для начальственных ушей. Наконец, перевел дух.
А как же мое просветленное и окрыленное настроение? Его неосознанно и безжалостно уничтожил мой начальник. Особенно про форму я старался не думать: гордость обернулась пакостью. Так горько, так обидно, прямо до слез…
А в другой раз
