лбу. «Айне, Айне», – и он заплакал, задыхаясь от спазмов, душивших его горло. Из-под холодных её пальцев струилась нежность и женственность, почти материнская. И лоб его мгновенно остыл. Как пламя свечи погасло в накрывшей его ладони… Она сидела на его постели, вплотную к нему, тяжело продавив её, улыбалась, блестела глазами в его развёрстое, развороченное бредом сердце. Его скрутило кашлем и болью в голове, бронхах. Но он усилием воли удерживал на своём лбу холодную руку Айне и ощущение её почти безжалостного, тяжёлого тела, едва не передавившего его в пояснице. Сквозь мутную пелену собственных глаз он различал в её ничуть не сострадательной улыбке лукавую обнажённость её чувственного, самодовлеющего желания, с которым у него ассоциировались её ровные, матово-белые зубы. Её бесплотное присутствие полным несовпадением с ним, его болезнью, перемешавшееся словно песок с муссом с его лихорадочной мечтой-желанием, так потрясло его и превознесло, что он вдруг перестал осознавать себя в больной реальности, и потянулся, как застоявшийся дымок в воронку сквозняка – к Айне, к её улыбке, и стал молить её, глотая слёзы, о снисхождении. «Любимая, любимая – навсегда забери, забери меня в свое безжалостное тело, – на! – молил он, – на!..». Айне, только что улыбавшаяся, вдруг исчезла в дыму, а он – от неожиданности – глотнул этого дыма полными лёгкими и стал беспомощно, из последних сил задыхаться в кашле… Прибежала «мам» – бабушка, запричитала. Он же – давясь собственной гортанью, рвано выдыхал: «Айне, Айне! Моя!..». И слёзы.
…Проснувшись, он долго не мог понять, была ли здесь Айне… Потом, в какие-то моменты дня, его распалённое болезнью тело «прохватывал» мистический восторг – здоровым и холодным наитием, которое мгновенно делало его лёгким и бесплотным, и устремляло в высь, на какие-то доли секунды. В эти моменты звучало в его голове: «Она была!» – и казалось, что как только оставят его в покое, ему нетрудно будет позвать её вновь…
Изумлению его не было границ, когда проснувшись – на следующее утро, он вновь увидел Айне на своей постели, глубоко ушедшей вниз в том месте, где она сидела, так что он уже лежал почти на боку. Он не звал её снова, но она здесь! Мистическая радость блеснула в его глазах, и он непослушными губами пробормотал: «Айне! Я же звал тебя!». «Я пришла», – ответила она ласково и сострадательно. И в этом был необъяснимый контраст между «той» Айне и «этой». На лице «этой» – бесконечно милом, отдающемся и слегка поражённом, и тени не было от той влекущей, бесстыдной, страстно желаемой улыбки. Сейчас на нём была бесконечно страдательная любовь, умащённая нежностью и беспокойством за него. Она блистала. Её свежесть и неподдельность так и перехватили его сердце металлическим холодным обручем, и оно радостно стремилось в этот неумолимо-блаженный плен. «Жеа, мой миленький, я так и знала, я так и знала, – пролепетала она, и слёзы заблестели в её таинственных глазах. – Я всю ночь не спала – так мне кольнуло
