показано в ряде последних работ по проблемам формирования политической идентичности в постсоветской России, в этих процессах в настоящее время возрастает активность регионального политического класса. А.А. Гончарик, исходя из методологической основы В.П. Мохова, объединяющего позиционный и десизионный подходы, а также подхода О.Ю. Малиновой, который позволяет обосновать символическую функцию элит, выделяет две социальные страты, составляющие политический класс. Первая – политические элиты, которые обладают властью по должности и принимают решения. Вторая – интеллектуальные элиты, участвующие в производстве и конкуренции политически значимых смыслов и тем самым оказывающие влияние на процесс выработки политического курса, принятие решений. Все они не только профессионально вовлечены в политические процессы, но и участвуют в осуществлении символической власти27.
Однако, на наш взгляд, из поля зрения ученых выпадает еще одна очень важная социальная группа, не менее значимо участвующая в генезисе современного политического класса. В обоснование этого утверждения сошлемся на подход Т.А. ван Дейка, европейского представителя критического дискурс-анализа, предлагающего истолковывать символическую власть в терминах особого доступа к публичному дискурсу (или контроля над ним), который обеспечивает контроль над сознанием аудитории, а значит, косвенно, над тем, что желает или делает аудитория28.
Символическая власть может быть выведена из других видов власти. У политиков есть доступ к публичному дискурсу, поскольку они обладают политической властью, а профессора – поскольку у них есть ресурсы знания. Если мы примем рассуждения ван Дейка методологически оправданными, тогда и активисты конфессиональных «воображаемых сообществ», но не ограничиваясь лишь религиозными деятелями, будучи включенными (допущенные властными группами) в публичный дискурс, также становятся теми специфичными общественными группами, которые формулируют определения ментальных моделей. В условиях постсекулярного общества они получают все большие возможности для осуществления контроля над общественными событиями, общими социокультурными знаниями и здравым смыслом, мнениями о различных проблемах и, в наиболее фундаментальном смысле, базовыми идеологиями, нормами, ценностями, которые, по мнению Т. ван Дейка, как раз «организуют и управляют социальными представлениями аудитории в целом»29.
Заметим, что описанная французским социологом П. Бурдьё способность социальных агентов конвертировать религиозные власть и капитал в специфические капиталы политического поля30, одинаково срабатывает и в социальном пространстве российского мусульманства. В результате такой конвертации его акторы становятся не только объектами, но и субъектами современного политического дискурса. Учитывая, что при личном участии И. Баязитова было создано несколько крупных русскоязычных и татароязычных мусульманских
Гончарик А.А. Роль политического класса в формировании региональной идентичности в постсоветской России: дисс. … канд. полит. наук: 23.00.02. – Пермь, 2012.
Дейк ван Т.А. Дискурс и власть: Репрезентации доминирования в языке и коммуникации. – М., 2013. – С. 32.
Дейк ван Т.А. Указ. соч. – С. 33.
Бурдьё П. Генезис и структура поля религии; Власть права: Основы социологии юридического поля // Бурдьё П. Социальное пространство: Поля и практики / Сост., общ. ред. пер. с фр. и послесл. Н.А. Шматко. – СПб., 2007. – С. 7–75.
