легитимации. Правда, они признаны мировым сообществом, но практика показывает, что со временем оно способно признать что угодно, да, впрочем, признание или непризнание с его стороны – это вообще слабая гарантия. Единственная ощутимая гарантия – это признание со стороны других членов СНГ. Именно поэтому Россия бессильна в обосновании своих претензий другим государствам Содружества. Любой намек на возможность перекройки границ сделает неудержимыми внутренние дезинтеграционные процессы. Ибо Россия осталась квазиимперией. Она точно так же есть большое пространство многообразных социальных образований, с явственным различением имперского центра и многообразной периферии, с профилированной, но не вполне обособленной политической системой, с типичным для империи взаимоотношением элит. От империи в полном смысле ее отличает в первую очередь то, что административные границы внутри старой империи мало годятся на роль смыслового горизонта. Другое дело, что частично они совпадают со старыми государственными. Кроме того, в нынешней России основная нация – русские – намного сильнее рассредоточена по пространству всей республики, чем по пространству старой империи. Это, впрочем (см. ниже), совсем не гарантия гомогенности. И центральная российская элита, как можно судить (в начале января 1992 г.), совершает сейчас несколько важных ошибок.
Во-первых, в обосновании новой государственной идеологии делается акцент на восстановлении российской государственности. Но российская государственность – это империя, причем в такой форме, в какой ей вряд ли можно возродиться теперь. Отсутствие исторической легитимации большого российского пространства именно в том виде, который оно приняло ныне, обусловливает как раз тем большую роль центральной элиты России, поскольку и она, как некогда элита Союза, представляет собой небольшую группу, специализированную на тематизации указанного пространства. Во-вторых, российская элита подчеркивает, что нынешняя Россия – это просто «очень большое» государство в ряду других государств. Непонимание своей имперской природы, отказ от отчетливой легитимации хотя бы нынешних границ и видимая нечувствительность к проблеме автономий, несмотря на все тревожные сигналы, может привести ее к тому же, к чему пришла элита Союза. В-третьих, нет внятной тематизации мирового и старого имперского пространства. Нет ясного (если не считать нефти, армии и международного правопреемства) определения фактической неизбежности той или иной формы Союза именно для России (ничем пока иначе не гарантированной не только от внешней, но и от внутренней перекройки границ), и нет определения ее международных интересов. В-четвертых, трагическим, если не сказать больше, является понимание частью центральной российской элиты дезинтегративных процессов как процессов преимущественно национальных. Национальная легитимация является, конечно, фактором наиболее очевидным, однако то, что не нация фиксирует территорию, а территория нацию, ясно всякому,
