это было бы слишком тяжело – сидеть и слушать, как родные, самые любимые, самые близкие в мире люди (в этом мире, во всяком случае) называют их воспоминания бредом, приключения – фантазиями, а всю их жизнь – какой-то не поддающейся лечению болезнью.
К тому же, если бы девочки впервые увидели Элеанор такой – одежда в сдержанной серо-лиловой гамме, с такой же строгой прической флегматичной пожилой тетушки, какие и бывают-то разве что в детских сказках, – вряд ли после этого они прониклись бы доверием к ее школе. Настоящая Элеанор была совсем другая. Ни к чему им слушать, как она будет разговаривать с родителями, как будет убеждать их со всей серьезностью и откровенностью, что ее школа поможет бедным заблудшим овечкам излечиться от всех отклонений в психике. Возьмет сломанных детей в починку и вернет обратно целыми.
Разумеется, все это была ложь, но будущим ученицам неоткуда было это знать. Поэтому Элеанор проводила беседы с законными представителями несовершеннолетних с глазу на глаз и отыгрывала свою роль с уверенностью и мастерством прирожденной мошенницы. Если бы вдруг все эти опекуны вздумали собраться вместе и сличить записи их бесед, то увидели бы, что сценарий давно отработан и тщательно смазан, как надежное оружие – потому что это и было ее оружие.
– Мы имеем дело с редким, но не уникальным психическим расстройством. Оно проявляется у юных девушек, когда они подходят к той черте, за которой девочка превращается в женщину, – говорила она, глядя прямо в глаза отчаявшимся, подавленным родственникам очередной юной бродяжки. В тех редких случаях, когда приходилось иметь дело с родителями мальчика, текст речи слегка менялся, но не более, чем того требовала ситуация. Элеанор оттачивала эту программу годами и умела играть на родительских страхах и надеждах. Они желали своим подопечным только добра – так же, как и она. Вот только понятия о том, что же такое «добро», у них совсем не совпадали.
Родителям она говорила:
– Это все галлюцинации – возможно, смена обстановки пойдет на пользу.
Дядюшкам и тетушкам она говорила:
– Вашей вины тут нет, а я, вполне вероятно, сумею все исправить.
Бабушкам и дедушкам она говорила:
– Позвольте мне помочь вам. Прошу вас, позвольте мне помочь.
Не всех удавалось убедить, что закрытая школа – это лучший выход. Примерно каждая третья ученица ускользала от Элеанор, и это было грустно: теперь этим девочкам придется в жизни гораздо труднее, а ведь их можно было спасти. Зато как сердце радовалось за тех, кого поручали ее заботам. Пока они с ней – это значит, что с ними рядом есть хоть кто-то понимающий. Даже если им никогда не представится возможность вернуться домой – здесь у них всегда будет кто-то понимающий и общество сверстников, таких же, как они, а это само по себе бесценно.
День за днем Элеанор Уэст старалась дать этим детям то, чего была лишена сама, и надеялась, что когда-нибудь заслужит этим право вернуться домой.
1. Здравствуй, дом, прощай, дом
Привычка рассказывать истории, превращать обыденность в волшебство, – одна из тех, от которых трудно избавиться. После похождений в компании говорящих огородных пугал или исчезающих котов истории сами собой начинают складываться в голове; это своего рода способ сохранить связь с реальностью, не выпустить из рук тоненькую нить связного сюжета, проходящую через каждую жизнь, какой бы странной она ни сделалась в какой-то момент. Расскажи обо всех невероятных событиях по порядку, сложи из них историю, и тогда не они будут над тобой властвовать, а ты над ними. Итак…
Особняк стоял, можно сказать, в чистом поле, хотя, конечно, это уже не поле, если посреди него стоит дом. Трава здесь была идеально зеленая, кроны деревьев, сгрудившихся небольшими кучками вокруг, идеально ровно подстрижены, а сад цвел всевозможными цветами и оттенками: такое разноцветье можно увидеть разве что на радуге или в ящике с детскими игрушками. Узкая черная лента подъездной дорожки бежала, извиваясь, от дальних ворот, описывала круг прямо перед домом, а у самого порога чуть расширялась, плавно переходя в маленькую стоянку. На пустую стоянку въехал единственный автомобиль – ядовито-желтый и какой-то слегка обшарпанный на фоне этого тщательно ухоженного ландшафта. Хлопнула задняя дверца, и автомобиль тут же укатил, оставив на дорожке девушку.
Девушка была высокая, тоненькая, гибкая, на вид не старше семнадцати. В глазах и в линии рта было что-то не до конца оформившееся, и это придавало девушке вид незаконченной картины, которую художнику еще предстоит дописать. Она была вся в черном (черные джинсы, черные высокие ботинки с маленькими черными пуговицами, протянувшимися ровным солдатским строем от носка до икры) и белом (свободная майка на лямках, нитки искусственного жемчуга на обоих запястьях), и только хвостик на затылке перехвачен лентой цвета гранатовых зерен. Волосы у нее были белые, как кость, и по ним разбегались черные ручейки – будто нефть, разлитая по мраморному полу, а глаза были совсем
