все их сильные и уязвимые места.
Придавая себе больше уверенности и самообладания, я расстегнул штаны, позволил им сползти мне до колен и вылез из них. Не так давно было обнаружено, что ничто так не высвобождает разум, как спущенные штаны. Сами попробуйте, если сомневаетесь. Американское производство, я уверен, удвоило бы выпуск, если бы каждому была дана свобода работать без штанов.
Просто для того, чтобы показать снимку, кто тут босс, я не обращал на него внимания и работал над ружьем-веселухой. Нажал на спусковой крючок, чтобы послушать, как жужжит вентилятор внутри корпуса. Открутил боковину, вынул монтажную плату и взялся за нее. Поначалу я отвлекался. То и дело поглядывал на снимок, у которого не было никакого права на существование, а потом, когда возвращался обратно к своей новой игрушке, уже не мог вспомнить, чем до того занимался. Впрочем, некоторое время спустя я уже в самом себе сосредоточился, а Финикиец, Шелли Бьюкс, «Солярид» – подернулись серостью… как проявка мгновенного снимка наоборот, возвращение к несмешанным чистым химикалиям.
Я паял и монтировал. В гараже было тепло и стоял запах, который я до сих пор люблю: плавленая канифоль, горячая медь и смазка. Немного смазки попало мне на руку, и я тер ее тряпкой до розовой кожи. Разглядывал тряпку, следя, как растекается пятно, проникая в ткань. Впитывается. Вбирается.
Я сделал моментальный снимок Мэта, Ёси Мацузака, с заправочной станции «Мобил», но то, что заснял «Солярид», сидело у него в голове, фото, которое он хранил в сознании, – снимок меня. Аппарат вобрал его, как тряпка на моем кулаке впитала смазку.
Голубым светом полыхнуло за окнами.
Я не встревожился. Мысль, когда она пришла ко мне, ничем не потрясала. Полагаю, там, на уровне ниже сознания, я уже понимал. Уверен, что наше подсознание часто обкатывает идеи часами, днями, неделями, даже годами, прежде чем решается представить их более высоким сферам мозга. И в конце концов Шелли уже все мне объяснила.
«Не позволяй ему фотографировать себя. Не давай ему уносить вещи».
Странно, но когда я узнал (когда я понял), то больше не боялся. Больше не покрывался липким потом, не трясся и не старался уговаривать себя, что схожу с ума. Вместо этого стал почти безмятежен. Помнится, спокойно отвернулся от фото и опять склонился над ружьем-веселухой, свинчивая воедино его приклад, а потом высыпал пакетик блесток в ствол, заряжая его, как мушкет. Вел я себя так, будто решил математическую задачку не особой значимости.
Последней деталью ружья была вспышка, которую можно было бы приладить сверху, там, где снайперы помещают прицел. Признаться, для этого я уже извлек одноразовую вспышку из нашего собственного «Полароида». Держал вспышку в руке, будто взвешивал ее, и думал о фотоаппарате, заснявшем лицо Мэта, о том жгучем проблеске белого света, о том, как Мэт отшатнулся, быстро-быстро моргая.
Я думал о Шелли Бьюкс, изумленным взором обводящей окрестности, где прожила по меньшей мере два десятилетия, вид у нее такой оцепенелый, будто прямо перед
