сам «выпустил» Вяльцева.
– Мы этой самой системой травопольной, – горячо говорил Вяльцев, – вроде румяна на губы девки наводим. Ну а если девка урод, горбунья, допустим? Тогда к чему румяна?
На Вяльцева напали. Сначала Назаров в пылу горячности назвал его «верхоглядом», затем выступили работники райисполкома и принялись доказывать Вяльцеву, что он «отводит колхоз от генеральной линии».
После всего этого выступил академик и популярно изложил теорию Вильямса о травопольной системе. Но под конец с грустью заявил:
– Только вы нам на слово не верьте. Проверьте нашу «генеральную линию» на практике.
Колхозники задумчиво молчали, а паренек с завитушками на голове, сидящий в первом ряду, бросил реплику:
– Мы вам верим: вы для нас авторитет!
Иван Евдокимович вздрогнул, посмотрел на паренька и зло произнес:
– В данных случаях авторитетам верят только дураки. – Он спохватился было, но слово уже вылетело. – Извините, конечно…
После собрания академик спросил Иннокентия Жука, кто тот паренек, что бросил реплику. Председатель колхоза шепотом ответил:
– Ешков, по прозвищу Крученый барин. Стихоплет. Псевдоним у него – Уроков. Он теперь вам задаст.
Сейчас, вспомнив Крученого барина, особенно его отвратительные, злобные стишки о гибели отары овец и сада Аннушки, Иван Евдокимович покраснел и обругал себя за то, что сравнил Петра с этим стихоплетом.
«Чепуха! Ничего общего! Хотя, видимо, и он тоже обо всем судит с наскоку. Но почему с наскоку? Может, просто ему не по душе наш союз?»
И, снова потеплев, академик обратился к Петру:
– Что случилось с садом? – переспросил он. – Мороз, вернее, лед все сучья пооторвал. Порушил.
– Такое бывает и во время обильного мокрого снега: навалится всей тяжестью на сучья и выдирает их с мясом, – живо подхватил Петр, краснея.
– Вот-вот, именно с мясом, – согласился Иван Евдокимович.
– А мороз на корневую систему не подействовал? – спросил Петр, открыто глядя в глаза академика, и опять вспыхнул: на равных началах говорит с таким известным ученым, как академик Бахарев!
– Не думаю. Мороз был, насколько помню, от пятнадцати до двадцати градусов. Так ведь? – И Иван Евдокимович повернулся к Елене.
– Не больше, – не сразу ответила она, думая о своем: «Аким сейчас там – в северных районах. Закончит дела – и ко мне. Милый мой! Хороший мой».
– Лечить надо… сад, – задумчиво произнес Петр, на его лбу появилась морщинка, наивная и смешная; сейчас Петр напоминал ребенка, который только-только начинает ходить и растерянно улыбается. – Так я… Можно мне туда сбегать? – по-мальчишески произнес он и, встав из-за стола, поправил поясок на украинской рубашке.
– Далеконько: километров двенадцать, – уже любуясь Петром, проговорил Иван Евдокимович.
– А
