петлявшей среди красноватых песчаных дюн. Труди трусила рядом со мной, то отставая, то забегая вперед, размахивая при этом длиннющими своими ушами. Мэгги, как правило, крутилась где-нибудь рядом, жизнерадостно покусывая загривок своей спутницы более благородных кровей.
Труди отличалась необыкновенной добросердечностью и проявляла к этим укусам величайшее долготерпение, однако время от времени ее толерантности неожиданно наступал конец. В такие моменты она внезапно совершала этакое сальто-мортале, приземлялась на четыре свои конечности и, повернувшись к Мэгги «лицом», удостаивала подругу укоризненным взором. В ответ на это Мэгги обычно садилась и начинала легонько грызть собственную заднюю правую ногу с таким видом, будто Труди и без того ее утомила.
После этого они вновь принимались за старое – бегать, кататься по земле, гоняться друг за дружкой наперегонки, кусаться, устремляться куда-то далеко в глубь песчаных дюн, в заросли жесткой травы и чахлого подлеска. Время от времени обе собаки совершенно неожиданно по какой-то непонятной мне причине застывали на месте, как будто у обеих одновременно отключался источник энергии. В таких случаях они обычно устремляли в пространство растерянные взгляды, прежде чем возобновить свои обычные игры и развлечения.
Но какую роль играл во всем этом я? Ну, практически никакую. В течение всех этих двадцати – тридцати минут собаки полностью игнорировали меня. Что, конечно же, было просто прекрасно, поскольку я не имел ничего против. И одновременно озадачивало. Ведь каждый божий день рано утром они приходили к моему дому и настойчиво скреблись в дверь и стены под окнами до тех пор, пока я не вставал и не отправлялся вместе с ними на прогулку. Если что-то нарушало этот ежедневный ритуал – вроде моих вынужденных поездок в город, необходимости встретиться с кем-то, слетать в Англию и тому подобное, – они превращались в несчастнейших созданий на земле и не знали, куда им деваться.
Несмотря на то что собаки неизменно игнорировали мое присутствие, когда бы мы ни отправились на нашу совместную прогулку, они оказывались просто не в состоянии гулять без меня. Это выявило в не принадлежавших мне лично героинях моего повествования глубокую философскую склонность. Собаки уяснили для себя, что я непременно должен находиться рядом с ними, – для того чтобы у них имелась возможность игнорировать меня должным образом. Ведь невозможно игнорировать того, кого нет.
Вскоре мне открылись новые глубины их мышления. Виктория, подруга Майкла, рассказала мне, как однажды, по дороге к моему дому, она попыталась поиграть с Мэгги и Труди, бросив им мяч. Обе собаки сели, с каменным выражением наблюдая за тем, как мяч взмыл высоко в небеса, а затем упал, ударившись о землю. И Виктория поняла, что, собственно, было написано на их «лицах»: «Мы подобными пустяками не занимаемся. Обычно мы слоняемся по округе в обществе писателей».
Что в общем-то соответствовало истине. Они слонялись вместе со мной с утра
