отвоевывая жизненное пространство у воска, то вытягивался вверх, то становился сверх всякой меры широким, то метался из стороны в сторону, потрескивая и отбрасывая на стены сторожки причудливые тени стоящего у стола батюшки и стелившей постель матушки.
Стук в дверь был неожиданным. Отец Никодим вздрогнул и выронил из рук спичечный коробок… Охнув, опустилась на разобранную постель матушка. Затем оба глянули на часы: было начало двенадцатого, и это вселяло надежду.
– Кто там? – спросил отец Никодим сиплым голосом, в котором прихожане вряд ли узнали бы его баритон.
– Свои, – был ответ. – Священника нужно… к умирающему… на Набережную… Время не терпит.
Последовала пауза, в ходе которой батюшка опять посмотрел на матушку, а та только и смогла кивнуть головой, но отец Никодим понял ее без слов: она тоже не уловила того, что могло бы принести беду.
После этого батюшка приосанился и отпер дверь.
Человек, а им оказался парень лет двадцати, не пожелал войти в сторожку. Сказал, что подождет на улице и что время не терпит.
«Время все терпит», – подумал отец Никодим, но спохватился, осознал греховность таких рассуждений и осенил себя крестным знамением.
Батюшка шел за посланником по той же центральной аллее, но в обратном направлении. Шел, радуясь тому, что идет за парнем, и не впереди него, что на этот раз пронесло: это не арест, не ночной визит НКВД. Радость эта вытеснила все другие чувства, отключила жизненный опыт и заслонила интуицию, которые могли бы подсказать батюшке, что сеть в этом визите что-то неуловимо фальшивое, что таких парней, как этот в восьмиклинке, не посылают за священниками…
Однако и священникам человеческие слабости не чужды. И вот одна из них, сделав отца Никодима слепым и глухим, ведет его куда-то в ночь, от дома, от матушки, в глазах которой пять минут назад он нашел подтверждение того, что перед стуком в дверь не было слышно звука подъезжающего автомобиля – воронка. Его батюшка и матушка боялись панически, памятуя о том, что год назад воронок увез в неизвестность их предшественников.
Свернули за угол кладбища и вошли в лесопосадку, за которой должна была быть железнодорожная насыпь. И тут перед батюшкой вырос человек в сапогах и военной форме, а за ним, едва различимый в темноте, стоял автомобиль, но не тот, которого боялся отец Никодим, а другой – легковой и без верха.
Военный не без некоторого изящества сделал шаг в сторону, как делают па галантные кавалеры, пропуская вперед свою даму, и, когда отец Никодим по инерции проскочил мимо, ухватил его за шиворот и подтолкнул к машине. Ноги батюшки стали ватными, как во сне сделал он несколько шагов, ударился голенями о подножку машины и грохнулся на железный пол между сиденьями. Хлопнула дверца, человек в форме придавил его коленом к полу и ткнул стволом пистолета за ухо.
– Лежать тихо, – сказал он и обратился к кому-то другому: –
