не могли, это все были одни и те же увещевания и аргументы. Очередной увещеватель прибыл к нему в 1901 году, после того, как он был отлучен Синодом от церкви. Усталый, измученный ревматическими болями, он принял и этого священника, но говорить с ним без грубых слов не смог. Не будем здесь приводить слово, каким он обозвал церковь, сохраним приличия.
Христос говорил со всеми, включая прокаженных и бесноватых – никому не отказывал. Толстой в Ясной Поляне впускал в дом и говорил с сифилитиком, который однажды в присутствии Толстого дал его дочке Маше выпить воды из стакана, из которого только что пил сам. Маша помедлила и выпила. Купец Брашнин в Москве, умирая, послал за Толстым, потому что от него хотел услышать последнее слово. Толстой вышел из своего дома в Хамовниках и пошёл к купцу.
9
Люди, приходившие и приезжавшие к Толстому, вызывали молчаливое недоумение у Софьи Андреевны. Еще большее недоумение они вызывали у светской, высокопоставленной России, которая с насмешкой и опаской следила за тем, что делал и как жил упрямый граф в своем имении. Туда к нему с разных сторон света тянулись странные личности, отринувшие привычные формы и нормы жизни. Туда к нему шли крестьяне-философы и ехали из-за океанов и морей проповедники не распространенных в России христианских вероисповеданий. Все, что не укладывалось в привычные рамки жизни, все странное и нищее, ищущее добра и страдающее от зла тянулось к Толстому за советом и поддержкой. Часто это были люди бедные, странные, плохо одетые, искавшие в жизни не богатства, а правды, не преуспевания, а смысла, не устройства в старом мире, а создания нового. Так в октябре 1885 года к Толстому в Ясную Поляну приехал Вильям Фрей. Английское имя не должно обманывать – он был русским и в начале своей жизни звался Владимиром Гейнсом.
Сын генерала, выпускник Артиллерийской академии, профессор математики в 24 года, капитан Генерального штаба2 в самом начале карьеры, которой по общему мнению людей, его знавших, предстояло быть долгой, успешной и блестящей – Гейнс впал в депрессию от того же самого, от чего за тридцать лет до него впал в депрессию Лев Толстой. И Толстой, и Гейнс задавали себе вопрос: «Зачем?» – и не могли дать на него ответа. Зачем быть писателем и зачем быть офицером, зачем слава и зачем карьера, зачем математика и зачем литература, когда все пусто в жизни, а душа требует смысла, как хлеба насущного. Зачем бегать мышкой по ходам и лазам человеческого общества, когда не понимаешь ни себя, ни общества? А все, что видишь вокруг себя – все ложь, завалы и наслоения лжи, одна сплошная ложь, ложь государства и ложь церкви.
Все, что существует на Земле, все государства и всех людей, надо обдумать и понять заново – и на месте изживающего себя человека-зверя создать нового человека-альтруиста. И вместе с ним новое человечество.
Гейнс оставил
Из Генерального штаба вышел не только философ-альтруист Гейнс. Монах Оптиной пустыни о. Варсофоний, срочно приехавший в Астапово увещевать Толстого, тоже бывший офицер Генерального штаба. Но к Толстому настойчивого монаха, писавшего записки Александре Толстой, не пустили.
