кныша не оставляло сомнений, а быстрота, с которой он появился, была почти сверхъестественной.
Но Володя как зачарованный продолжал разглядывать землю, на которой запечатлелся невидимый след преступления.
– Прямо счастье, что толпа не затоптала следы, – сказал он. – Они нам расскажут, куда скрылся Красавчик.
– Красавчик? – удивился Грищенко. – Да мы ж бачили. До Одессы подался Красавчик.
– То есть как бачили? Почему до Одессы? – уставился на него Володя.
– Зеленый фургон у криницы мы бачили? Бачили. Хлопця на том фургоне мы бачили? Бачили. Та то ж Красавчик и був.
От изумления Володя чуть было не выронил увеличительное стекло.
– В погоню! – крикнул он и бросился к бричке.
– В каку погоню? – холодно спросил Грищенко, не трогаясь с места. – А коней напувать?
– Да ты же их напувал на хуторе? – удивился Володя.
Гнедые стояли понурившись. Их обвислые, старческие губы едва не касались широких, плоских копыт, рыжеватая шерсть была как бы побита молью, вместо хвостов торчали черные резиновые репки, почти лишенные волос. Понятие погони было чуждо их опыту и их физической организации. Гнедые занимали такое же место среди лошадей, как паровоз серии «фита» среди паровозов.
– Грищенко, – сказал Володя, сильно покраснев, – я приказываю тебе немедленно отправиться со мной в погоню.
Грищенко понял, что погоня неизбежна. Он засунул кныш в козлы, под сиденье, где хранились уздечки, цепной тормоз для спуска с крутого косогора и запасный шкворень; влез на сиденье и, глухо чертыхаясь, вытянул гнедых по бокам кнутовищем.
Через минуту бричка выкатилась на шлях, по которому они только что въезжали в местечко.
Глава III
Грищенко безжалостно хлестал гнедых. Кнутовище с глухим стуком ударяло по их бугристым хребтам. Кони скакали тем вялым галопом, глядя на который встречные лошади не могут прийти в себя от изумления. Столь медленный галоп, несомненно, находился на грани невозможного. Высоко вскидывая то головы, то крестцы, гнедые колыхались над дорогой, и со стороны никак нельзя было понять, мчатся они во весь карьер или плетутся шагом. Их тянуло назад, к камере вещественных доказательств, к овсу.
– Но-о, милицейская худоба! – кричал Грищенко, хлопая гнедых кнутовищем по угловатым крупам, по гофру ребер и даже по черепам, издававшим кувшинный звон. Но ему не удавалось выколотить из лошадей ничего, кроме пыли. Равнодушно отмахиваясь сургучными печатями, гнедые продолжали симулировать галоп. Грищенко стоял на передке в позе Красавчика; балансируя на ухабах, он широко замахивался на гнедых, гикал, свистел. Всем своим видом он изображал лихую погоню. Была ли в этом шуме и свисте какая-то фальшивая нота, понятная лошадям, или, быть может, между энергичным причмокиванием, поддергиванием вожжей и взмахами кнута существовал какой-то разнобой, приводивший к тому, что каждое
