/p>
По чутью и слуху Йейтс не знает себе равных.
Один из важнейших авторов второй половины века… Для меня и многих писателей моего поколения проза Йейтса была как глоток свежего воздуха.
Ричард Йейтс – писатель внушительного таланта. В его изысканной и чуткой прозе искусно соблюден баланс иронии и страстности. Свежесть языка, резкое проникновение в суть явлений, точная передача чувств и саркастический взгляд на события доставляют наслаждение.
Удивительный писатель с безжалостно острым взглядом. Подобно Апдайку, но мягче, тоньше, без нарочитой пикантности, Йейтс возделывает ниву честного, трогательного американского реализма.
Тонкий, обманчиво прозрачный стилист, Йейтс убийственно точен в диалогах: его герои встают со страниц как живые.
Ричард Йейтс, Ф. Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй – три несомненно лучших американских автора XX века. Йейтс достоин высочайшего комплимента: он пишет, как сценарист, – хочет, чтобы вы увидели все, что он описывает.
Йейтс – это в каком-то смысле американский аналог Фердинанда Селина, разве что не такой брюзга. ‹…› Стандартные драматические коллизии не привлекают Йейтса, главная трагедия для него таится не в том, что с человеком происходит, но в том, что с ним никак не может случиться.
Этот бородатый человек с нездоровым лицом всю жизнь писал одну книгу – о том, что людям сложно ужиться друг с другом, а еще сложней – с самими собой. Ему, наверное, и в голову не приходило, что когда-нибудь его будут издавать в России. На родине Чехова, на которого книги Йейтса, откровенно говоря, очень похожи.
Романы Йейтса называют хроникой «века беспокойства», беспощадным приговором тому времени, когда, как считал Йейтс, Америка упустила шанс на подлинную свободу, прельстившись мнимым потребительским счастьем. Десятилетия спустя его книги совершенно не устарели, наоборот: потеряв историческую актуальность, жизненная трагедия его героев стала еще болезненнее и острее.
Йейтс будто рентгеном высвечивает в своих персонажах все то меленькое, мелочное и жуткенькое, что люди обычно предпочитают скрывать от окружающих. И получается, что именно эти недоговорки, недопонимания, крошечные неврозы и идиотские заблуждения, вроде бы не сильно страшные сами по себе, в конечном итоге и накапливаются в снежный ком настоящей нешуточной трагедии.
Йейтс пишет о хитросплетениях человеческих отношений и о вселенной души. И его тексты – точные, едкие, проникающие в суть и трагичные, как сама жизнь. Йейтсу не присуща витиеватость слога, он не нагружает текст лишними эпитетами. Все ясно и так: есть картинка, есть ситуация, есть герои. Есть неказистая, странная, путаная жизнь.
Жизнь его не щадила в той же мере, в какой он не щадил ее. Однако Йейтс не стал ни новым Буковски, ни вторым Олгреном. Строгостью письма он напоминает, пожалуй, Генри Джеймса с его «Поворотом винта» или Тургенева лучших времен. Романы Йейтса социальны, но эта социальность естественна, как дыхание… Еще одним действующим лицом его романов является госпожа Пошлость – во всех ее милых, задушевных и смертоносных проявлениях, которые у русского читателя вызывают в памяти чеховские «Три сестры», чтобы не вспоминать хрестоматийные «Крыжовник» и «Ионыч». «Тонкая», «изысканная», «естественная», «чуткая», «проникновенная» – все эпитеты, которые сегодня с удовольствием прилагают к прозе Йейтса, совершенно адекватны.
Посвящается Монике Макколл
Глава первая
Жизнь Дженис Уайлдер выбилась из колеи в конце лета 1960 года. И самым неприятным – самым жутким, как она говорила впоследствии, – обстоятельством оказалась внезапность этих перемен, заставших ее врасплох.
Дженис исполнилось тридцать четыре года, и у нее был десятилетний сын. Увядание молодости ее не особо печалило – все равно эта молодость не была беззаботно-счастливой и не изобиловала яркими событиями, – как не огорчало и то, что ее брак стал результатом скорее взаимного согласия, нежели пылкой любви. Ничья жизнь не идеальна. Ей нравилось размеренное течение дней; нравились книги, которых в их доме было великое множество; нравилась квартира с высокими потолками и широкими окнами, из которых открывался вид на небоскребы Среднего Манхэттена. Это жилище нельзя было назвать элитным или стильным, однако оно было вполне комфортным – а слово «комфорт» занимало почетное место в лексиконе Дженис Уайлдер. Другими излюбленными словами Дженис Уайлдер были «цивилизованный» и «разумный», а также «упорядоченность» и «взаимосвязанность». Мало что на
