забытого смущения. И, чтобы прервать это затянувшееся разглядывание и молчание, спросил:
– Вы, помнится, рассказывали, что ваша мама познакомилась с вашим отцом в Узбекистане, что она и родилась… если мне не изменяет память, в Фергане.
– Да, у вас хорошая память, Алексей Петрович, – ответила женщина и отвела взгляд.
– А сами вы давно были в Фергане?
– Я там никогда и не была. Родилась в Коканде, папа был инженером-милиоратором, строил Ферганский канал. Перед войной мы переехали в Ленинград: я собиралась поступить в университет… Впрочем, я вам об этом рассказывала…
– Да-да, я помню… помню…
– А вы к нам приехали в командировку или так?
– В командировку.
– Собираетесь о чем-то писать?
– Нет, сугубо организационные проблемы… Кстати, а вы когда, простите за нескромность, догадались о моей профессии?
– Когда простилась с вами в Москве. И не догадалась, а одна дама, которая ехала со мной в одном купе, сказала, что писатель Алексей Задонов и Алексей Петрович, с которым я курила в тамбуре, одно и то же лицо. Я потом купила две ваших книжки… Читала взахлеб… К сожалению, других не нашла.
– Это поправимо. А я, признаться, думал, что до сих пор представляю для вас загадку. В мои-то годы и такая непростительная наивность.
– Почему же не простительная? Очень даже простительная.
И Галя-Гюльнара улыбнулась ему многообещающей улыбкой.
Глава 5
К Зощенко Алексей Петрович отправился пешком. Он и в Москве чрезвычайно редко пользовался транспортом, а в Ленинграде, не столь многолюдном, и подавно. Да и какое это удовольствие после бурной ночи с очаровательной женщиной, изголодавшейся по настоящей мужской ласке, пройтись по Невскому, пересечь по Каменному мосту канал Грибоедова, напротив Казанского собора свернуть направо, далее по набережной – и ввиду Малого театра имени Мусоргского, остановиться у дома номер девять и решительно открыть дверь в неизвестность…
Впрочем, почему в неизвестность? Очень даже в известность, если иметь в виду всё, что Алексей Петрович прочел из последнего Зощенко, готовясь к этой встрече. Прочел без всякого удовольствия, ибо и раньше не любил его нарочитого «народного» языка, примитивных «народных» сюжетов, достойных разве что журнала «Крокодил», который Алексей Петрович редко брал в руки, еще реже читал, с брезгливостью относясь к его дозированной критике управдомов и дворников. Но Зощенко двадцатых годов был хотя бы смешным, в тридцатых слишком хотел понравиться властям, в чем и преуспел, заработав орден, а нынешний… нынешний, скорее, жалок, потому что пытается вернуться к самому себе изначальному, а это уже и ни ко времени, и ни к месту. Да и тон менторский никак не идет к его просторечию, а власти не любят, когда их поучают. Тем более что и социализм построили, и войну выиграли, вот-вот до коммунизма доберемся, а люди у Зощенко все такие же дураки и недотепы. И даже глупее и недотепистее. Потому-то и накинулись на сочинителя,
