с именем и датой рождения, а в руках обувная коробка с черепахой. Город тогда был переполнен эвакуированными, но в течение трёх дней никто с заявлением о пропаже ребенка не пришел, и его определили в детдом. Рассказать о себе мальчик ничего толком не мог – ему было чуть больше двух лет – поэтому фамилию найдёнышу дали по месяцу, в который его нашли, а отчество по имени директора детского дома. У Виктора с детства были литературные наклонности: он писал стихи и заметки в школьную стенгазету, сочинял миниатюры для праздничных концертов. Все думали, что Мартов будет журналистом или литератором, а он поступил в Московский Инженерно—Строительный институт, решив, что эта прорабы для страны гораздо важнее чем поэты. Мартов окончил института с красным дипломом, остался в столице, женился и спокойно работал проектировщиком в каком-то строительном НИИ.
В тридцать лет молодой инженер неожиданно и всерьез увлекся футуристами и театром абсурда. Он разыскивал по «Букинистам» книги Бурлюка, Крученых и Хлебникова, читал в «самиздате» Ионеску и Беккета и, в итоге, сам стал писать «дыр-бул-щировские» стихи и на первый взгляд совершенно бессодержательные пьесы, утверждая, что не случись революции, Маяковский был бы самым гениальным футуристом планеты, а Россия локомотивом современного искусства. Когда Мартов, чтобы иметь больше времени для творчества, перешел из инженеров в сантехники с графиком сутки через трое, жена заявила ему, что он такой же сумасшедший, как его пьесы и подала на развод. Виктор, не раздумывая, променял жену на литературную музу и пошел работать дворником за комнату в коммуналке. О постановке или публикации его абсурдных творений в то время не могло быть и речи, и он упорно работал «в стол», дожидаясь хоть каких-то либеральных перемен. В конце восьмидесятых такие перемены наступили, но в театральной Москве все по-прежнему шарахались от Мартова как черт от ладана, уверяя, что публика не пойдёт на абсурдные пьесы никому не известного драматурга. Тогда он отправился путешествовать по стране, надеясь соблазнить своим авангардным столичным творчеством какой-нибудь провинциальный театр. Но дураков ставить заведомо провальные пьесы нигде не нашлось, зато где-то в Сибири, Мартов познакомился с датским режиссером, изучавшим в глубинке русское самобытное искусство. Авангардные творения никому не известного драматурга показались датчанину перспективными, и он рискнул поставить одно из них в Копенгагене в экспериментальном студенческом театре. У продвинутого европейского зрителя маловразумительная абсурдная драма имела определённый успех и даже получила какую-то второстепенную театральную премию. Со временем пьесы Мартова расползлись по различным студенческим театрам и экспериментальным студиям Европы, а их автору потекли пусть небольшие, но зато регулярные валютные гонорары.
– Интересная история, – улыбнулась Лена.– Только почему же этот замечательный драматург поселился в Поповке, а не уехал куда-нибудь в Копенгаген? Из патриотизма? Ему так нравится русская сельская жизнь?
– Приедем – поймёшь, – улыбнулся в ответ
