его из ванны и уложить в кровать.
– Держи картошку, – сказал Фред.
Не успел я выложить себе в тарелку большую ложку пюре, чтобы собрать остатки соуса, как Кипяток, который так и не притронулся до сих пор к остывавшей перед ним курице, повернулся к Чарли и сказал:
– Знаешь, что здесь плохо?
– Что, Кипяток? Ты у нас теперь знаешь ответы на все вопросы. Скажи.
– Я скажу. Здесь воняет. Это больше не Смертидея. Это плод вашего воображения. Вы просто куча мудаков, которые занимаются мудизмом в своей мудацкой Смертидее.
– Смертидея – ха, не смешите меня. Какая может быть Смертидея, если она не нападает и не кусается.
– Я один знаю о Смертидее больше, чем вы все вместе взятые, и Чарли тоже, который думает, что он умнее всех. Мой мизинец больше понимает в Смертидее, чем вы.
– Вы же представления не имеете о том, что здесь происходит. А я знаю. Знаю. Знаю. К черту Смертидею. Я больше забыл Смертидеи, чем вы ее знали. Я буду жить в Забытых Делах. А вы торчите в этой проклятой крысиной дыре.
Кипяток вскочил, сбросил курицу на пол, потом, шатаясь и громко топая, выскочил за дверь. Над столом повисла ошеломленная тишина, никто не мог вымолвить ни слова.
Потом Фред сказал:
– Не переживай из-за него, Чарли. До завтра он протрезвеет, и все будет нормально. Он просто опять пьян – когда трезвый, он совсем другой.
– Нет, кажется, он ушел навсегда, – сказал Чарли. – Надеюсь, это к лучшему.
Вид у Чарли был очень грустным, и всем стало очень грустно, потому что Кипяток был родным братом Чарли. Все сидели и смотрели в свои тарелки.
Проходили годы; Кипяток так и жил в Забытых Делах, собирая потихоньку банду из тех, кто был на него похож, кто верил в то, что он говорил и делал, вел себя как он, – тех, кому нравилось копаться в Забытых Делах и пить виски, сделанные из того, что там находилось.
Иногда они приводили в чувство кого-нибудь из банды и отправляли его в город продавать забытые вещи, среди которых попадались красивые и необычные, или книги, которые мы тогда жгли вместо дров, потому что в Забытых Делах они валялись миллионами.
Хлеб, еду и прочий хлам они добывали из забытых вещей, так что могли жить, не занимаясь ничем, кроме раскопок и пьянства.
Маргарет подросла, превратилась в очень красивую молодую женщину, и мы все крепче привязывались друг к другу. Однажды Маргарет пришла ко мне в хижину.
Я всегда узнавал ее еще до того, как она появлялась, – по тому, как она ступала на доску, на которую всегда наступает, – и все мои внутренности натягивались от радости, как веревки на колокольне.
Она постучала в дверь.
– Входи, Маргарет.
Она вошла и поцеловала меня.
– Что ты сегодня делаешь? – спросила она.
– Нужно идти в Смертидею доделывать статую.
– Ты все еще лепишь этот колокол? – спросила она.
– Да, –
