грёзах до того, как она вошла в дом Аменхотепа. Именно его она ждала, но не дождалась…
А Тутмос был поражён хрупкостью тела, которое он только что спас. Ладони, щёки горели – он посмел прикоснуться к ней, к божественной жене Гора. Но может, это вовсе и не царица?
Как истинный художник, он смог по достоинству оценить её красоту: тонкая и гибкая, словно папирус, нежная, полная изяществ и гармонии. И от него не укрылось, как вспыхнули её глаза и наполнились каким-то невероятно тёплым блеском… Она словно восторгалась и улыбалась ему глазами.
«Это она?! – вихрем проносилось у него в голове. – О боги! Какие глаза!»
«О боги, – стучало у неё серебряным молоточком в мозгу, – о боги…»
Время шло, а они продолжали стоять, не видя никого и ничего вокруг, словно подхваченные солнечным ветром они взмыли над миром, и там высоко-высоко кружились в одиночестве, видя, только глаза друг друга.
Он не замечал и того, что её рука всё ещё покоилась в его большой ладони.
– Кто ты? – улыбаясь, спросила она, осторожно высвобождая руку.
«Она прекрасна… улыбка очаровательна… уголки губ чуть поддёргиваются, а голос… голос, как песнь соловья на утренней заре… она что-то сказала… Что она сказала?» Тутмос словно лишился дара речи. Он промычал в ответ, как гигантская статуя фараона[26], которая по утрам издаёт тревожные звуки над долиной, что расстилается у её ног.
Тутмос окаменел, он боялся пошевелиться. Происходящее было видением, сном. Он стоял как истукан, и только мозг скульптора сосредоточенно работал: он запоминал каждую чёрточку, каждый взмах ресниц и все линии, и пропорции её лица. Тутмос впитывал, запомнил всё и зримо наслаждался ею целиком, и каждой чёрточкой отдельно.
– Этого не может быть! Ты немой? – не дождавшись ответа, переспросила она, и осматривая его достаточно откровенно. Она уже немного оправилась от потрясения, и обычное игривое настроение вернулось к ней. – Жаль, – сказала она уже скорей самой себе, – а такой красивый, как бог!
От этих слов у Тутмоса перехватило дыхание. Если до тех пор он напоминал статую, издающую хотя бы мычание, то сейчас он превратился в сфинкса с ничего не выражающей глупейшей улыбкой на лице. А Нефертити не унималась:
– Немой спаситель! Это хорошо! Не скажешь никакой глупости, и не расскажешь никому, как спасал царицу Египта.
Жаром окатило Тутмоса: «Я был прав!»
– Вот посмеёмся с Бенремут – меня спас немой… – Она продолжала что-то щебетать, а Тутмос ничего не слышал, он был поражён тем, что произошло, и наслаждался тем, что видел пред собой…
Эти несколько мгновений озарили их, наполнили сердца лучезарным светом и полностью изменили их жизни…
Но вдруг вспомнив, что ей не следует даже заговаривать с простолюдином, она холодно, как подобает царице, поблагодарила Тутмоса за спасение и, резко повернувшись, пошла по уже опустевшей улице.
Тутмос
Так называемые Колоссы Мемнона, статуя Аменхотепа III по утрам издавала протяжный стон.
