и нехитрое имущество, уничтожили все компрометирующие письма. Переоделись. Владимир Ильич сбегал в библиотеку и по дороге даже успел купить библиотекарше небольшой букетик тюльпанов, не пожалев на это трех минут и двух почти последних франков. Надежда Константиновна за это время расплатилась с хозяином Камерером, вместе с ним проверила, все ли в порядке в оставляемой квартире, снесла вниз часть вещей – остальные стащил сам Владимир Ильич, а потом побежал искать извозчика.
Первым же поездом Ульяновы успели в Берн. Там, в Народном доме, уже собрались их друзья и знакомые – Зиновьевы, Усиевичи, нервная и привлекательная Инесса Арманд, буйный Мартов, упрямый Дан, Ольга Равич, Харитонов, Розенблюм, Абрамович из Шо-де-Фон и просто Абрамович, Бойцов, Миха Цхакая, Сокольников, Радек – светила социалистической мысли, бунтари, заговорщики, мечтатели… Всего их было тридцать человек, если не считать четырехлетнего кудрявого сына одной женщины, принадлежавшей к еврейской партии Бунд. Мальчика звали Робертом, он полюбил Сокольникова и больше никого не хотел слушаться.
Вагон был первого класса: к русским социалистам немцы приставили хороших поваров, которые кормили сытно, как мало кто из них питался в последнее время.
– Это тебе, Ильич, не глухонемой швед, – смеялся Зиновьев, который знал о несбывшихся планах Владимира Ильича поехать через Германию под видом глухонемого скандинава.
И Ленин согласился, что тот, отвергнутый, план был авантюрен – любая случайность, проговорка, ошибка могли привести к аресту. А вдруг Ильича приняли бы за английского шпиона?
Все смеялись над такой возможностью, и Радек даже нарисовал карикатуру – на фоне Кельнского собора два дюжих немецких агента ведут согбенного Ленина в тюрьму, а на груди у него табличка: «Агент коварного Альбиона».
Ленин подолгу стоял у окна. На чистеньких перронах небольших станций, возле чистеньких домов столь милой его сердцу Германии были видны только старики или инвалиды – война уже подскребла последние остатки мужчин. Даже в полях трудились женщины и дети, Германия была близка к концу своих сил, своего терпения, и Ленин, не зная еще, что ждет его дома, начал размышлять о революции в Германии – революция легче всего поднимается именно там, где терпение народа находится на крайнем пределе.
31 марта тридцать товарищей были в Стокгольме. Это была нейтральная земля – главная и самая опасная часть путешествия была завершена. До России оставался буквально один шаг. В Стокгольме русских товарищей встретили шведские коллеги.
Их привели в зал, украшенный красными знаменами. Там состоялся небольшой митинг, респектабельный и соответствующий характеру аудитории и гостей.
Некоторое время, пока Петроград и Стокгольм обменивались телеграммами, эмигранты томились в Швеции. Временное правительство не пожелало впустить в Россию двух человек из тридцати. Въезд был запрещен Платтену и Радеку как иностранным подданным.
Потом
