Он ринулся туда, зная, что назад не вернется. Схватил ее в охапку, и она почувствовала, что он дрожит. Одной рукой прижал он Катю к себе, обхватив за талию, второй зарылся в ее волосы, уткнулся носом в шею.
– Ничего я не знал, – голос звучал приглушенно, как через подушку. – Надеялся, вот и все. Но ведь все не так, как ты сказала? Не так, правда?
– Твой стол, – зачем-то пробормотала Катя. – Я отдала твой компьютерный стол.
Коробочка с кольцом упиралась ей в бок. Артур держал Катю так, как будто она могла в любой момент вырваться и убежать. Но бежать было некуда. Она чувствовала запах его кожи, знакомый и сладкий, смешанный с ароматом одеколона, и ей казалось, что они, вдвоем, парят над той пропастью, в которую он только что бросился.
Ее ответное движение навстречу было едва ощутимым, но Артур его не пропустил.
Третья интерлюдия
Я не слышу, как он подъезжает к дому. Там, где я нахожусь, нет связи с внешним миром. Толстые стены убивают любые звуки: сюда, наверное, не мог бы пробиться и грохот взрыва, не говоря уже о шорохе автомобильных шин по дорожке, повороте ключа в замочной скважине, хлопке, с которым закрывается входная дверь.
Нет, я не слышу этого, но внутренним взором вижу все до мелочей. Я знаю, как выглядит этот дом, поэтому вижу настолько ясно, как будто следую по пятам за тем, кто сейчас появится на пороге.
Вот он заезжает во двор, глушит двигатель, а потом вылезает из машины и закрывает за собой ворота. Возможно, перекидывается парой словечек с соседом или соседкой, улыбается, вскидывает руку в приветственном жесте. Он обаятельный, умеет быть милым и нравиться людям, несмотря на излишнюю сдержанность, – уж я-то знаю…
Никто не подозревает, что у него есть двойное дно. Даже не дно, а черный подвал, населенный безобразными, уродливыми монстрами, – зловонное, жуткое место. Он надежно спрятал его от посторонних глаз, но мне, к сожалению, пришлось заглянуть в этот разлом.
Не только заглянуть, но и остаться внутри.
Поднявшись на крыльцо, он возится с замками, отпирает по очереди все три. Неужели никому, кто здесь, возможно, оказывается, не приходит в голову, что замков слишком много для тихого местечка, где не бывает краж и разбоев?
Наконец он внутри дома. Тут ему уже не нужно носить маску, эти стены видели его всяким – и принимают таким, каким он уродился.
Мне кажется, что он улыбается. Он всегда улыбается, когда хочет причинить боль. Наверное, его радует сама мысль о том, что зависимое от него человеческое существо в эту самую минуту задыхается от страха перед его появлением. Он чувствует этот страх, этот слепящий белый ужас, который волнами распространяется по всему дому. Я хотела бы не испытывать его, но ничего не могу с собой поделать – к такому невозможно привыкнуть, невозможно приучить себя не бояться.
Надежно заперев за собой дверь, еще плотнее задернув шторы на окнах, сняв уличные ботинки и переобувшись в домашние тапочки, он направляется проведать меня.
«Раз,
