в автоклавном цеху, потом этот козел Мазай… инженер по охране труда… с утра пьяный и всех подряд щупает… Нет, чтоб по-человечески – вечерком, на палубе, а то прямо в цеху! И чего ты щупаешь, если он у тебя висит, как покойник? А? Чего щупать? Тьфу!
Я слушал Дашу, и хоть водка немного расслабила меня, но ее слова заставили немного напрячься, словно я оказался перед львицей, готовой к прыжку. Однако минуты через три я понял, что мои опасения напрасны. Даша переключилась с Мазая на укладку каспийской сельди в бочки и теперь с азартом говорила о вкусе слабозасоленной рыбы.
– Я тебя туда ночью отведу, когда все пьяные. Возьмем из загашника и прямо у бочки, это – как в раю! никогда не забудешь! Ты еще выпьешь?
Я кивнул. Она доразлила водку по стаканам.
– Больше сегодня не будем, – сказала Даша, пряча пустую бутылку под стол. – Экономика должна быть экономной. Терпеть не могу ходить, как тут принято, по каютам под утро и выпрашивать по сто грамм… Свое должно быть своим!
Мы выпили. Она опять запила из чашки, потом отошла к умывальнику, набрала еще холодной воды и вернулась к столику.
– Ты не думай, я – не пьющая, это так, для закалки и борьбы со временем… Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой приедем или где стоим – тут уже можно и культурно пожить. Книжку купить, в кино… Ты вот сам книжки читаешь?
– Да.
– Хорошее это дело – книжки читать… – Даша кивнула и замолчала, задумавшись.
– Только одного этого мало, – минуты через две добавила она, вынырнув из своих размышлений и уставившись мне в глаза.
Глаза у нее были карие.
В окошко каюты кто-то постучал.
– Чего? – крикнула Даша.
– К тебе можно? – спросил хрипловатый женский голос. – Поговорить…
– Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся!
За окном прозвучали удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.
– Поговорить ей захотелось! – недовольно мотнула подбородком в сторону окна Даша. – Как Ваську у меня увела – так говорить не хотелось, а как он ее на хрен послал, так сразу «к тебе можно?» Ты если спать хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже, минут через пять… Выйду, папироску сперва курну…
Она поднялась с койки.
Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое одеяло. «Интересно, – подумал я, – а что бы делал Шевченко, окажись он в моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше? Распространилась бы его жалобная любовь к женщинам и на нее, сильную и по-матерински грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от «родины», неважно – от какой. Действительно, словно само собой сравнение напрашивается – женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая…»
За окошком прошел, негромко матерясь, какой-то мужик. Когда его гулкие шаги затихли, мысли мои побежали уже в другом направлении. Я думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу которому я направлялся. «Было бы славно, – подумал я, – если б мне, русскому человеку, удалось найти эти записи
