будет она вспоминать эту вечеринку и рассказывать знакомым при случае: хоть выпивки хватало, а за весь вечер никто друг другу грубого слова не сказал! Так принято говорить у нас, когда вечер обходится без того, чтоб кому-нибудь расквасили морду. Все, что предшествует мордобою, скандалом не считается.
Вечеринку по случаю приезда моего и Бориса – младших Марченок – справил у себя дядя Федор, материн брат. Собрались барабинские родственники, из Тюмени приехали два сына-студента дяди Федора – старший, Василий, и младший, Вовка; средний, мой тезка, жил с отцом, работал штатным инструктором Барабинского райкома комсомола.
На этой вечеринке тоже пили самогонку, пели песни, а когда большинство кое-как разбрелось по домам, мы с дядей Федей и с братьями просидели за разговором до утра. То ли из-за меня, «политического», то ли так у них в семье повелось – все подкалывали среднего брата. Анатолий не скрывал от родни, что намерен делать партийную карьеру. Он обладал некоторыми необходимыми для этого качествами: с первого слова в нем виден был демагог и циник, карьерист, любыми средствами претворяющий в жизнь любые руководящие указания вышестоящих товарищей. С нами – даром что родня – он держался высокомерно-снисходительно, как посвященный с непосвященными, не опускался до спора, а небрежно поучал.
– Собрание – мероприятие организованное, и никто не позволит пустить его на самотек, – обрезает он Вовку, который, как Моська, наскакивает на него:
– А спрашивают: кто желает выступить? Какие будут предложения?
– Вот и выступят, кому следует, и предложат то, что надо.
– А я что, не могу?
– Когда нужно будет, тебя подготовят. Хотя с твоими настроениями – вряд ли…
Дядя Федор весело толкает меня локтем, хохочет и пьяно кричит:
– Видал их е…ю демократию?!
Между прочим, сам дядя Федя – член партии с довоенных лет еще, только никогда никаких постов не занимал, руководил разве что своим дизелем: много лет проишачил в нефтеразведочных экспедициях. Никакой корысти от своего партбилета он не имел, мировоззрение его вряд ли чем отличалось от мировоззрения моего беспартийного отца и прочих работяг, груза ответственности за действия родной партии, как, впрочем, и гордости за нее, он никогда не чувствовал: «У нас не спрашивают, а против начальства не попрешь». Бессознательно он отграничивает себя от «начальства» (в лице родного сына): «их е…я демократия». Сын же, сознавая свое превосходство, свысока объясняет:
– Демократия – это тебе не анархия. Думаешь, просто, например, собрание провести? Это тебе не мешки на горбу таскать. Если без подготовки – охламоны вроде Вовки такого наголосуют, сами после не рады будут. Так что сначала собираешь актив, надежных людей, доводишь до них поставленную задачу. Обсуждаем, решаем, как ее внести в массы. Когда актив подготовлен, тогда собрание…
Вовка кипятится и заводится еще больше:
– А я захочу – и скажу без вашей шпаргалки! Кляпом, что ли, заткнешь?
– А
