человека обижать, – старик растянул бескровные губы над черным провалом беззубого рта в жутком подобии улыбки, – защитите, люди добрые.
За спиной и по обе стороны от Лекаря, поигрывая короткими дубинками, какими успокаивают невольников, встали, ухмыляясь, четверо устрашающего вида верзил-работорговцев.
– Пойдем в палатку, человече, поговорим. – Один из стариковых помощников тихонько постучал дубинкой по плечу Ванкова спасителя.
Лекарь не пошевелился, стоял, без тени интереса глядя в глаза старику. Тот улыбался, а мальчик чувствовал, что его сейчас стошнит от страха.
– Ну же, дядя, ножками. – Тупой конец палки грубо ткнулся в поясницу целителя. – Дедушку обижать смелый был, а теперь в штаны наклал?
Лекарь был неподвижен, у Ванко подкашивались ноги, и он бы уже грохнулся, не будь на плече большой теплой руки.
– Иди, сука, тебя люди по-хорошему просят. – Улыбка сползла с лица старика.
Ванко не понял, каким образом Лекарь оказался лицом к нападающим. Он не знал, как сам очутился за спиной бойца. И уж тем более он не имел представления, почему тыкавший дубинкой стал с хрипом оседать, судорожно скребя пальцами по неестественно распухшему горлу. Миг – и второй нападающий застывает в широком замахе, юлой вертится перед Лекарем, сложившись пополам и высоко подняв руку, из которой уже выпало оружие. Хруст, глухой и короткий, – в локте и запястье рука гнется так, как не может она гнуться у нормального человека, веревкой опадает, а ее хозяин пинком отправляется навстречу третьему нападающему. Дубинка четвертого рассекает воздух там, где мгновенье назад была голова защищающегося, – тот уже позади, колени верзилы подгибаются, он словно приседает. Вихрь, едва уловимое движение, нападавший будто хочет заглянуть себе за спину, резко развернув голову. Первый уже не хрипит, и таким же бездыханным кулем на него мягко сползает тело четвертого. Второй, тот, который с рукой, бледен и неподвижен, но скорее всего жив. Напарник, сбитый его телом, в ужасе пятится, его благоразумие – залог личного благополучия в будущем. Сколько раз можно мигнуть за этот ничтожный промежуток времени? Ванко успел дважды. Сколько раз успел хлопнуть глазами старик, никто не считал, – он не успел главного. Он не успел ретироваться, потому что справа от него вырастает Лекарь и коротко бьет ногой. На этот раз треск сухой и скрежещущий – колено работорговца сгибается внутрь.
– Ну, показывай дорогу, дедушка, – все так же лениво шепчет Лекарь, забирая из ослабевших рук нечто безумно опасное, воронено-матовое, короткое и тупое и укладывая поверженного в грязь.
Муха не отстала, и прохожий быстрым движением ловит ее на лету, сжимает кулак и бросает исковерканное тело себе под ноги – там она дергается в конвульсиях и перебирает лапками. Человек продолжает путь.
– На голых баб посмотреть захотелось. – В голосе Лекаря нет эмоций, словно он разговаривает во сне.
Он даже не запыхался, замечает Ванко.
– Я… я не знал.
– Пацаненок…
