громкого провала, решила заняться шитьем. Чего толку упираться, когда самой стало ясно – актрисой не быть никогда и ни при каких обстоятельствах. И так ловко и здорово давалось ей швейное ремесло, что Мила ничего другого уже не искала. Со временем она устроилась костюмером в тот самый театр, где когда-то хотела играть. Ее любили, ценили, и чувствовала себя Мила на своем месте.
Лана была уверена, что и она нашла свое место.
Что касается Милы, то Лана искала ее и несколько раз наведывалась на старую квартиру в Питере. Однако жилище встречало ее тишиной и запустением. Было совершенно очевидно, что кроме самой Ланы, здесь никто не появлялся. Лана проветривала, мыла полы, вытирала пыль.
Однажды она позвонила в театр: «Серьезно, Ланочка?! Так и не появлялась? Она давно уже уволилась из театра, связь ни с кем не поддерживает. Мы ничего о ней не знаем…» – воскликнула одна из коллег матери, до которой удалось дозвониться.
Еще несколько лет они с отцом ждали, что Мила как-то заявит о себе, но… она пропала. Ждать Лана не перестала, но свыклась.
Квартиру, отец, в конце концов, сдал на хороших условиях.
– Это будут деньги тебе на карманные расходы, – объявил он Лане, – твой нз, если хочешь. Я же знаю, деньги никогда не бывают лишними. Хочешь, открой счет, а нет – твое дело.
– Спасибо тебе, папа! – от всей души поблагодарила Лана.
Денег ей не то, чтобы не хватало, но их ведь действительно не бывает много. Тем более у молодой девушки. Когда Лана была маленькой, мама с наслаждением шила ей платья, брючки, юбки и блузочки. Миле нравилось одевать дочку со вкусом, шиком, интересно и разнообразно. Она гордилась малышкой и любила демонстрировать ее друзьям и знакомым. В раннем возрасте Лана походила на ангела; золотые кудряшки, личико сердечком, ротик-ягодка. Но едва Лане минуло десять, Мила утратила всякий интерес к гардеробу дочери. Начала покупать ей только самое необходимое, и совсем перестала шить для нее. Мила никак не желала смириться с утраченной детской прелестью девочки. Женщине не нравились перемены, происходящие во внешности дочери.
– Что за странная прихоть природы?! Что за игра чертами и членами? – глядя на Лану, думала Мила. – И почему подростки такие нескладные? Ни изящества, ни грации, сплошные углы… какие тонкие длинные ноги, руки… Бррр! Неужели и я была такой же? – содрогалась она.
– Мила, голубушка, она же растет! – втолковывала приятельница по театру. – Вот увидишь, пройдет несколько лет и Лана станет прелестной девушкой. У нее прекрасная основа. Даже не сомневайся!
– Верится с трудом… – сомневалась Мила, – представляешь, я совершенно не помню, какой была в этом возрасте. А ведь не так уж много лет минуло с той поры!
– Что ты, Мила, целая жизнь! – смеялась приятельница,– целая жизнь!
Лана превратилась для Милы в бельмо на глазу, напоминание о безжалостно бегущем времени, об уходящей молодости, о несбывшихся мечтах. Ни о чем подобном она не говорила
