Литву и гавань Либау, я могу тотчас возвращаться домой. В 1939 году ведение войны еще не расценивалось им как преступление против мира, иначе я не могу объяснить телеграмму Сталина в конце польской кампании, в которой указывается: «Дружба Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, которую они пролили вместе, имеет все основания быть длительной и прочной»[23].
Сравним этот текст с тем, что был опубликован в статье Зори и Лебедевой «1939 год в нюрнбергском досье» в журнале «Международная жизнь» (№ 9,1989 г.) и цитируется Михаилом Семирягой в книге «Тайны сталинской дипломатии»:
«Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана-Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 7939 году преступлением против мира…». Кстати, этот абзац не вошел в семитомное русское издание материалов Нюрнбергского процесса».
Легко заметить, что журнальный текст сильно искажает слова Риббентропа. Из оригинального текста следует, что Сталин потребовал Литву и гавань Либаву В ДОПОЛНЕНИЕ к половине Польши, а не «половину Польши и прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава». Получается, что у Зори и Лебедевой Сталин еще не требует Литву, поскольку речь идет об августовской встрече, а Риббентроп утверждает, что Сталин уже тогда требовал Литву с гаванью Либава. Авторы грубо подгоняют слова Риббентропа под уже известную версию истории, когда сначала Литва была отнесена к германской сфере интересов, и лишь в сентябре 39-го была отдана СССР. Из этого фрагмента следует, что «распил» Восточной Европы был ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ сталинским требованием для заключения договора о ненападении, и если Риббентроп не согласен с этим, то может сразу же лететь восвояси. Таким образом, Сталин предстает в качестве инициатора территориального раздела.
Сам же Риббентроп говорит о том, что этот диалог состоялся после заключения «секретного протокола», по которому Москва уже получила половину Польши, а теперь требовала Литву и Либаву. По логике вещей такой разговор мог иметь место только во время сентябрьских переговоров, когда рейхсминистр иностранных дел прибыл в Москву для решения вопроса о советско-германской границе. Но при чем здесь тогда урегулирование польско-германского конфликта в рамках пакта Келлога-Бриана?
Из всего этого видно, что, во-первых, «историки» легко меняют смысл слов Риббентропа на прямо противоположный, когда это им нужно; во-вторых, что Риббентроп произносит абсолютно бессвязные фразы, когда речь идет о секретных протоколах. Порт Либава (Лиепая) находится в Латвии, а не в Литве – фальсификаторов слишком часто подводит незнание географии. Ни о каком мирном урегулировании германо-польского конфликта во время второго визита Риббентропа в Москву не могло
Том XXII.
