суставе.
– Я запомню, – повторил заключённый. – И я обязательно вернусь сюда. И тогда уже умирать будешь ты. Часто и медленно…
Худощавый неожиданно возник за спиной заключённого, но тот резко пнул назад ногой и худощавый с визгом рухнул на колени.
– Это касается всех троих, – добавил заключённый, отталкивая от себя сержанта и нанося удар оторопевшему и потому совершенно не сопротивляющемуся детине.
Детина, казалось, этого удара даже и не почувствовал. Он ошалело посмотрел на заключённого и растерянно произнёс:
– Ну, теперь тебе конец!..
И тут слух резанул громкий свистящий шорох выстрелившего бластера. Голова заключённого дёрнулась, на виске возникло чёрное обуглившееся пятно, человек как-то неестественно повернулся, взмахнул руками, словно собираясь пуститься в пляс, и рухнул на металлические плитки пола.
– Идиот… – прошипел сержант, подходя к заключённому и массируя на ходу руку. – Чуть руку мне не сломал, сволочь… Ты как? – Он посмотрел на холёного, всё ещё державшего в руке бластер. – Потомство иметь сможешь?
Детина захохотал.
– Я его на лоскутки порежу, – проскулил холёный, с трудом поднимаясь на ноги. – Я его… он у меня… сволочь…
– Пошли к айттеру, – прервал его сержант, глядя на начавший уже дымиться труп заключённого. – Он должен ожить минут через пять.
Тело заключённого истаивало на глазах. И через миг на полу осталась лишь кучка серо-зелёной одежды.
– Пошли, – поторопил сержант, первым направляясь к двери.
– Ну, сейчас он воскреснет, – многообещающе простонал холёный, кое-как перебирая ногами, – уж я ему устрою… Давно я не был так зол.
– Давно ты как следует не получал! – хихикнул детина. – А ведь и мне от него досталось! – С неожиданным удивлением детина посмотрел на сержанта, словно только что вспомнил удар, нанесённый ему заключённым. – Ну, сволочь! Раз двадцать убью его, это точно!..
И детина принялся живописно излагать, что именно он будет делать с заключённым, когда тот воскреснет. Сержант тяжело вздохнул – воображение у детины было убогое, и дальше «я его так» и «я его этак» фантазии не заходили. Злобный же прищур худощавого был страшен. Сержант невольно посочувствовал несчастному заключённому, которому предстояло провести немало часов в обществе этого холодного, жестокого и беспощадного садиста. Впрочем, жалость эта мелькнула и пропала. Потому что сержант тут же вспомнил, что приходилось испытывать ему самому – сержанту Имперской охраны, – когда случалось оказываться в подобном положении.
Часовые у дверей, за которыми располагался айттер, при появлении этой решительно настроенной троицы встали по стойке «смирно». Сержант приказал открыть дверь, и они вошли в просторную светлую комнату. Стены, пол и потолок тут были выложены белой пластиковой плиткой, легко
