Изобретение Вальса (сборник). Владимир Набоков

              Ой, грех, – мой бедный друг!

      Не грех, а срам! Как битая собака,

      я стал юлить (я – видишь ли – кошель

      червонцев вез) и выюлил пощаду…

      «Кабатчик, шут, – воскликнул он, – порадуй

      побасенкой – веселою, как хмель,

      бесстыдною, как тысяча и десять

      нагих блудниц, да сочною, как гусь

      рождественский! Потешь меня, не трусь,

      ведь все равно потом тебя повесить

      придется мне». Но худо я шутил…

      «Слезай с коня», – мучитель мой промолвил.

      Я плакать стал; сказал, что я, Джон Колвил, –

      пес, раб его; над страхом распустил

      атласный парус лести; побожился,

      что в жизни я не видел жирных дней;

      упомянул о Сильвии моей

      беспомощной, – и вдруг злодей смягчился:

      «Я, – говорит, – прощу тебя, прощу

      за имя сладкозвучное, которым

      ты назвал дочь, но, помни, – с договором!

      Лишь верю я вот этому пращу

      носатому, с комком сопли свинцовой

      в ноздре стальной – всегда чихнуть готовой

      и тьму прожечь мокротой роковой…

      Но так и быть: поверю и Горгоне,

      уродливо застывшей предо мной.

      Вот договор: в час бури иль погони

      пускай найду в твоем трактире „Пса

      Пурпурного“ приют ненарушимый,

      бесплатный кров; я часто крался мимо,

      хохочущие слышал голоса,

      завидовал… Ну что же, ты согласен?»

      Он отдал мне червонцы, и бесстрастен

      был вид его. Но странно: теплоту

      и жажду теплоты – я, пес трусливый,

      почуял в нем, как чуешь в день тоскливый

      стон журавлей, в туманах на лету

      рыдающих… С тех пор раз восемь в месяц

      приходит он спокойно в мой кабак,

      как лошадь пьет, грозит меня повесить

      иль Сильвию, шутя, вгоняет в мак.

      Вот и она. Ты побеседуй, Стречер,

      а у меня есть дело…