была и темна и морозна, а на душе протопопа и свет и тепло. Экий ведь лютый зверь Иван Струна, у него и душа-то чудится лохматой, а поди ж ты, словом Божьим – повержен и укрощен.
Домой пришел Аввакум довольный.
Анастасию Марковну в ушко поцеловал.
Прокопку на колени посадил. Весело поглядывая на домочадцев, сказал о Марине, хлопотавшей у печи:
– Ишь, какая справная работница у нас выросла. Замуж пора!
– Ой! – вспыхнула Марина. – Чуть, дядюшка, из-за тебя чугун не уронила.
– Так ведь не уронила же! – засмеялся Аввакум. – Значит, и впрямь пора!.. Не тороплю и никого тебе не навязываю. Однако ж приданое помаленьку готовьте и о женихе думайте… Нынче я в Тобольске человек сильный. Протопоп! А завтра как Бог пошлет.
– Ох, Петрович! – призадумалась Анастасия Марковна. – За сибиряка выдашь, так уж не бывать девушке на родимой стороне.
– А чем же сибиряки не хороши? – удивился Аввакум. – Поглядите, какие дома ставят. В России не у каждого дворянина такие хоромы. Надежный дом – надежная жизнь. В Россию же путь никому не заказан.
Марина поставила на стол горшок со щами и горшок с кашей, чтоб остыла, пока хлебают.
– Грибков достань, – попросил Аввакум, – пристрастился я что-то к грибкам здешним. На наши, волжские, похожи.
Встали на молитву.
И тут на улице под самым окном зафыркали лошади, заскрипел снег. Дверь грохнула под ударами.
– Отворяй, протопопишка! Смерть твоя пришла!
Аввакум кинулся к печи, схватил топор:
– Кто?!
– Не узнал?! Сейчас узнаешь!
Это был мохнатенький голос Ивана Струны.
– Отворяй! Хуже будет! – орали с улицы. – Одного тебя утопим в проруби! Не отворишь добром – и кутят твоих туда же!
Домочадцы, оттеснив Аввакума, кинулись загораживать дверь в сенях, потом, навязав полотенца на рогачи, прикрутили дверь в горницу.
Детей одели, отправили в подпол.
Аввакум зажег лампаду, стал под иконы. Молился, кланялся, Анастасия Марковна молилась рядом.
Вдруг зазвонили в колокол.
Бом-бом-бом!
На улице заматюгались, забегали, зафыркали лошади – и все затихло.
– Убрались, – сказала Анастасия Марковна, – не оставил нас Господь!
Аввакум сел на лавку, согнулся.
– Как овца был Иван, когда давеча каялся. А под шкурою овечьей – волк сидел. А может, зря грешу на Ивана. Сродники на мятеж подбили.
– Господи, опять нажили болезнь! – Слезы стояли в глазах Анастасии Марковны.
– Нажили, Марковна. Скорей бы уж архиепископ приезжал. Воевода Хилков здешних людей как огня боится. При нем режь человека – зажмурится и мимо пройдет.
Ох, Сибирь, Сибирь!
Не в лесу дремучем, не в поле – в большом городе, не зайца – человека денно и нощно травили на виду всего благополучного христианского люда.
