кое-как накинутая на локотки наши. Остренькие и гладкие, они наводили на всякие умозаключения не только относительно приверженности косметическим средствам на ночь.
– Вам не… – Спросил я, повторив её жест.
Она тоже тратить слова, очевидно, не была расположена. Подхватила накидку и уютненько закуталась – в самом деле, продуло бедолажку.
– Который час? – Спросила она после молчания, которое ей далось без малейшей неловкости.
Ну, вот, теперь понятно – зашла в тёмное время суток красавица к доброму гвардейцу, чтоб узнать точное время. А я-то думал.
Она, видать, прочитала в моих нехитрых глазках эту симпатичную иронию, потому как сказала:
– Часы у вас красивые…
Я медленно подымаю взгляд – ибо ведь я сей секунд потупился, чтобы ответить на вопрос гостьи – и, подумав… (подумав!), отвечаю так:
– Так приятно это слышать. Эта вот штука – мой старый друг. Можно сказать, частица моей плоти.
– Потрескалось стекло… Потемнело.
– Верно.
Я посмотрел туда же, куда и она. Потом уткнулся в её милые серые глазки, раскосые, большие – точно день хмуренький проглянул в два оконца, и такой пейзаж там открылся странный, что ли… в общем, хочется подойти, приблизиться… да, приблизиться и заглянуть, а то и… ещё ближе…
– Ближе!
Показалось ли мне, что это слово прозвучало, – ну, прошептал кто-то из угла? Губы её остались неподвижны – если не считать выжидательной и немного притворной улыбки.
Я уже снова сидел ровнёхонько. Мы – она и я, и те, кто там в серых окошках наблюдали за нами – сделали вид, что ничего не сделалось. Может, гвардеец устал. Может, он спать хочет? А? Логично, ночь же.
Но соврать самому себе я не мог. Да, я сунулся к ней… придвинулся, вот даже постель, гостиничное покрывало, утомлённое страстями большой дороги, может свидетельствовать против меня.
Причём… Сунулся не из каких-то, знаете, побуждений. Вообще – оставим эту тему. Да и темы нет. Я-то помню, кто – я.
Сунулся, потому что меня потащило в эти серые окна и вот… вот! Уже увидел краем сознания чего-то там, и ещё мгновение, как говорят порядочные доктора, и… и? был бы там, вероятно.
Знаете, что это такое, когда в остекление Рау заглядывает вражеский лётчик, подлетевший на безмолвно проскрежетавшем по воздуху своём Рау?
Вдруг чужие глаза открывают неправильность войны, глупость происходящего и пр.
Прр… гау-рау! Вжик! Трах-тарарах.
Нехорошо.
Ну, ладно. Ладно!
Посмотрели мы с нею на моё правое запястье, на рукав мундира, помнившего своё детство у портного также плохо, как я себя до того, как мне в башку вдвинули много чего. Из-под рукава моего на внутренней стороне запястья высовывалось стеклянное в серебре полукружье. И стрелка видна – маленькая.
– И,
