испугалась игуменья. – Не звери ли то, Господи!
– И бабка Ефимия такоже сказала, – обмолвилась Меланья.
Игуменья рассердилась:
– Не поминай имени еретички, как и совратителя своего. Аминь. Чтоб ни в душе, ни в памяти!
Помолчали.
Высокая игуменья медленно перебирала четки, глядя на пенные горы, близко подступившие к скиту.
Горы пенятся туманами к непогодью.
– А мы еще пшеницу не всю в скирды сложили, – сказала игуменья. – Да и в тайгу надо ехать монашкам, чтоб ульи составили в омшаник.
Меланья подумала, что игуменья приговаривается к ней, чтоб она помогла скитским управиться с хлебом.
– Дык-дык ежли на недельку, дык останусь. Филимон-то Прокопьич не знает, што я к вам уехамши.
– У нас хватит сил и рук, чтоб управиться с хлебом, со скотиной и пчелами. Ты о душе подумай! О своей душе подумай!
– Как приняла я тополевый толк…
– Ладно. Не о том говорить будем. Отвези эти дюжины и часы сатанинские мужу своему, отдай и во грехе покайся перед ним и пред Господом Богом. Сделаешь так?
У Меланьи и рот открылся, а во рту-то сухо – ни слов, ни божьей мяты.
– Дык-дык как же? Клятьба-то на мне экая!
– Али ты навек продала душу сатане?
– Осподи!
– Прозрей, пока не поздно. Отдай дюжины мужу, говорю. И мир будет в доме вашем.
– Дык осподи! Прибьет он меня! Прибьет. Остатное востребует. Скажет: где хоронился клад? Покажи? Туес весь… – проговорилась Меланья и сама испугалась.
– Туес?! Так я и знала! Пред иконами лгала! Лгала, лгала! Нечистый кругом запеленал тебя! Изыди! Изыди! Поезжай сейчас же домой и молись, молись, молись! Ежли прозреешь – навестишь скит мой. До прозрения не приезжай, говорю. И мальчонку не привози – не место ему в скиту.
Меланья в слезы: не судьба, видно, быть Демке духовником. Так со слезами и уехала и долго, долго плакала дорогою, не уяснив, за что же на нее разгневалась старуха-игуменья? Может, за то, что корову не привела? Так ведь четыре дюжины золотых давала! «Осподи, что же это такое? Али греховный толк наш? И Демушку не приняла. Что же мне делать-то, матушка! Горемычная моя головушка!..»
Всю дорогу до Белой Елани исходила слезами и решилась-таки отдать мужу тятино золото. И Филимон Прокопьевич, глядишь, мягче будет, смирится с выродком.
…Возликовал Филимон и зарок дал (в который раз) не трогать Демку, а золото, богатство экое, надежно припрятал, пустив в оборот «николаевки», покуда у советской власти не было еще своих денег.
Года на три в доме у черного тополя настал мир и согласие.
Подрастал Демка…
Завязь вторая
I
Вешняя отталка голубила землю.
Над просторами Амыла, над безлюдными, угрюмыми Саянами, над синь-тайгою, накапливая тепло, подтачивала стынь зимы весна 1923 года. Теснее жалось к
